Три времени ночи
Шрифт:
— Мадам Элизабет, деточка, крепитесь! Это не вы, это дьявол заставляет вас делать такие гадости. Мсье аббат поможет вам, а вы успокойтесь, обратитесь к молитве. Давно вы уже в таком состоянии?
— Началось это очень давно, — шепчет и вправду немного успокоенная Элизабет, — но с тех пор было все хуже и хуже, а вот уже месяц с лишним…
— Но кто ее лечит?
— Кажется, доктор Пуаро, — сказал аббат.
— Он все свалит на жар. Хорошо, я займусь мадам, но тут вам прежде всего нужно побеспокоиться, мсье аббат…
— Да, — ответствовал священник, довольный тем, что случай придал ему весу, — завтра я испрошу разрешение на изгнание злых духов.
То ли из-за упоминания об этом обряде, то ли из-за имени Шарля, услышанного ей, но Элизабет вдруг застонала,
— Не выходите из комнаты, — распорядился аббат, обращаясь к изрядно перетрухнувшей Марте, ждавшей за дверью. — Один Бог знает, что ей может прийти в голову!
— Лечили ее довольно скверно, — не без некоторого удовлетворения отметил старик (разве не перетянул к себе шедший в гору молодой доктор часть его пациентов?).
— Вот уж сущая правда, — возмущенно вставила Марта, — после его визитов мадам только хуже.
В этот осенний день 1620 года Элизабет официально признана одержимой дьяволом.
Тело, сорвавшееся с цепи, наконец свободно! Я могу ему дать спокойно прыгать, извиваться, подвергать себя настоящим мучениям, пылать, выть, мой нечленораздельный крик достигает детства, очищает от всего, что приходилось сдерживать, обуздывать, от бесплодного страдания, сносимого всегда в безмолвии, но никогда не принимаемого сердцем, от бремени, тяжелого, как свинец; Элизабет бегает, скачет, увертывается от тех, кто пытается ее удержать, ее смешит их смятение, смятение детей. Экая, право, важность! Бог, и тот ничего не значит, все вздор, все нелепица. Элизабет лает, кукарекает, чтобы всех озадачить (всех — родителей, детей, целый мир, доведший ее до безумия). Смеясь, она бьется головой о стену, бьется с каждым разом сильнее: извести тело, что так ее стесняет, — путы же, которыми ее смиряют, только забавляют Элизабет. Назавтра, напротив, чудесной переливчатости воздуха, чудесной свободы движений нет и в помине. Вставая, Элизабет чувствует тяжесть во всех членах, вялость. Ноги не слушаются. Она вся как из камня, того и гляди, рухнет. Паралич медленно достигает бедер, и Элизабет понимает, знает, что он доберется и до мозга, и тогда она целиком погрузится в сине-зеленый омут, который и манит ее, и страшит. Элизабет вдруг кажется, что только Шарль может ее успокоить, спасти. Не дать ей погибнуть. Она кричит, умоляет его привести.
— Лучше я схожу за доктором Пишаром, мадам.
— Нет, нет.
Она хочет видеть Шарля, молит, чтобы его привели, даже если после ей суждено умереть.
— Марта, милая, сходите за ним еще разочек, последний. Потом, если хотите, я буду принимать только доктора Пишара. Марта, я дам вам янтарное ожерелье, все, что пожелаете.
Она говорила, как ребенок, жалобным тонким голосом, как ребенок, которым никогда не была.
— Марта, милая, дорогая!
Марта почти плакала. Она уже хотела побежать за Пуаро, как вдруг хозяйкин голос меняется, в нем вновь слышится строгость.
— Нет, Марта, не слушай меня, это дьявол, это он!
Марта остановилась. Однако опять появляются детские интонации, лицо Элизабет опять морщится, из глаз текут слезы.
— О, я так несчастна! Позови его! Умоляю!
Марта вконец растерялась.
— Но, мадам, если это вам во вред…
— Я люблю его, люблю… один только разочек, последний.
Начинается бред, и она полностью отдается ему; какое облегчение наступает после этих слов, после этих признаний, никто не верит, и Элизабет знает, что не сама говорит, и все-таки какое облегчение, когда дашь выговориться странному голосу, нашедшему в тебе пристанище, словно прорывается бурдюк с водой, сливается отстой нежности, желания. Элизабет вздохнет свободнее, когда все будет сказано, исторгнуто.
— Когда я увидела его на святой горе, я сразу почувствовала… дьявол был в свинине… когда…
Марта в страхе крестится. Она готова поверить, что дьявол действительно сидел в свинине. Разве не слышала она уже массу таких историй? Но как должна была измениться гордая Элизабет, которая, было время, смеялась над монашкой, проглотившей дьявола вместе с листом салата, Элизабет, усердная читательница Франциска
И все-таки разве дьявол был тут совсем ни при чем?
— Скажи, кого ты любила… — кротко шепчет не ведающий жалости Шарль. Он знает, что мучает Элизабет, знает, что после его ухода она будет ужасно казнить себя, однако Шарль так жаждал ее любви, так хотел наконец вырвать у нее признание.
— Признайся, что никого. Ты никого не любила, ты всегда боялась. Теперь же, когда ты любишь меня, ты хочешь увериться, что тут примешался дьявол. Но ведь не дьявол, а ты меня любишь, ты…
— Нет, нет, — вздыхает она.
Бледная, без кровинки в лице, с рассыпанными по подушке волосами, с полуопущенными веками, она лежала, изнуренная долгими постами, и нервно вздрагивала. Вид совсем несоблазнительный. Однако Шарль давно перешел стадию простого плотского желания.
— Родители тебя ненавидят, муж твой был недалеким стариком, это и надоумило тебя пойти в монастырь. Ты не знаешь, что значит быть любимой. А я буду тебя любить.
— Да, — говорит она низким прерывающимся голосом, не размыкая глаз.
Влажной исхудалой рукой Элизабет цепляется за его руку.
— Да, любите меня, скорее. Они сейчас вернутся. Они нас разлучат, они…
— Кто они? — сердится Шарль. — Никто не может нас разлучить, если ты сама не захочешь. Тебе стоит только сказать: «Я его люблю и хочу выйти за него замуж».
— Нет, нет, только не это! Я не могу…
Она глядит на него растерянным, измученным взором, умоляющим о пощаде. Но почему он должен ее щадить? Разве и он не страдает — от ярости, унижения, бесплодной любви?
— Ты хочешь, чтобы я взял тебя силой, чтобы я виделся с тобой тайно, а ты бы всегда отговаривалась, будто меня не любишь, будто это искушение, грех, и всю жизнь от меня отрекалась? Никогда, слышишь, никогда этого не будет. Ты сама ко мне придешь и скажешь, что любишь, ты по-настоящему будешь принадлежать мне вся целиком, а если нет…
Он крепко сжимает хрупкое запястье Элизабет, но та, кажется, и не замечает.
А если нет, то что?
Он не знает. Его притягивает к себе несчастье, однако Шарль не отдает себе в этом отчета. Все его помыслы сосредоточены на том, чтобы вырвать у Элизабет слово, крик — а что потом? Он не знает.
Добропорядочные горожане находят, что доктор Пуаро очень изменился. Он похудел, под глазами круги, взгляд лихорадочный, говорят даже, что видели, как он разговаривает сам с собой. Может, из-за соперничества с доктором Пишаром? Врачи сменяют друг друга (а иногда и встречаются) у изголовья Элизабет, она же, по-видимому, никак не решит, кому ей больше доверять. Один, когда его спрашивают, ссылается на болезнь матки, другой — на одержимость дьяволом. Так или иначе, поговаривают, будто доктор Пуаро плетет интриги, чтобы, пусть in extremis [5] , жениться на бедняжке Элизабет. Предположение кажется небеспочвенным. И у аббата Варине, считают добропорядочные горожане, своя корысть. Скромный достаток покойного супруга Элизабет все же не так мал, чтобы на нем нельзя было строить расчеты. Элизабет же, которая то лежит в столбняке, то бьется в судорогах, вряд ли поправится. В своем безумии она без конца зовет Пуаро, воображая, что любит его, но отталкивает, как только тот приходит. И это женщина всегда такая благочестивая, такая сдержанная? Да, мне сказала ее служанка, сказала, что та срывает с себя одежду. История украшается множеством подробностей, которые передаются шепотом. Появление Шарля на улице дает повод для зубоскальства, но он ничего не замечает. Элизабет очень жалеют, но удивляются не слишком: от нее всегда ждали чего-то особенного.
5
Под конец (лат.).