Три времени Сета
Шрифт:
— Но ведь вторая жизнь счастливая, ты сам сказал. — Конан, который все это время с энтузиазмом молодости поглощал вторую миску лапши, забрав ее с половины купца, на миг прервал трапезу, чтобы с удивлением посмотреть на собеседника.
— Хм-м, дорогой друг… Вечное счастье, представляется мне, родом как раз из царства Нергала… Человек может не осознавать того, довольный ровным течением своего существования, но на деле именно так и есть…
— Не встречал я еще парня, которому бы нравилось страдать…
— Есть и такие, — усмехнулся купец, — Но я не о них. И не о страдании вообще. Я о том, что в любой жизни — и твоей и моей, и каждого — должно всенепременно присутствовать
— Давай, — согласно кивнул варвар, приступая к телятине.
— Итак, течение моей собственной жизни — благосмиренной, ровной и, в общем-то, вполне счастливой — неожиданно повернуло вспять. (Дальше я буду только рассказывать, что произошло, а оценивать предоставлю тебе, поскольку я могу, сам того не желая, ошибиться и направить мысль твою по ложному пути…)
Спустя полтора года после той истории с пастушкой и овцами от внезапной болезни умер мой старый друг. Я знал его с детства, которое ныне кажется мне таким далеким, что я уж сомневаюсь, был ли я когда-либо ребенком вообще… Но я отвлекаюсь, прости меня…
Упоминал ли я о том, что жил мой друг в городе Шамаре, что в славной Аквилонии? Нет? Увы, увы… Расстояние порою разрывает наикрепчайшие узы… Так и мы с ним — не виделись без малого пятнадцать лет. Но все это время я получал от него весточки и сам отвечал ему… Я знал, что живет он один в огромном доме — как и я, пока не появился мой Виви. Также я знал, что в Танасуле — этот город тоже находится в Аквилонии — у него есть сестра, а у той — дочь. Как-то раз, за несколько лет до его смерти, мне привелось увидеть и ту и другую: по своим торговым делам, кои шли тогда не слишком удачно, я заехал в Танасул и там навестил их. Сестра его оказалась чудесной женщиной, но строжайших — строжайших! — правил… Признаюсь тебе, что, проведя с нею один лишь вечер, я не чаял поскорее уйти, и только маленькая Данита — существо прелестное, милое и живое — скрасила мое пребывание в этом доме. Она не отходила от меня, все ластилась, показывала слепленные ею из глины смешные фигурки и трепала мои тогда еще густые волосы частым своим гребнем…
Известие о печальном конце моего друга — а надо сказать, что болезнь его поразила пренеприятнейшая, что-то вроде тропической зеленой лихорадки — заставило меня бросить все дела и поехать в Шамар. Но, к несчастью, я прибыл поздно: дом его был уже продан, а имущество разобрано за долги, коих у него оказалось достаточно. Там же, в Шамаре, я увидел и Даниту. Мать ее умерла незадолго до смерти дяди, и девочка осталась совершенно без средств. Конечно, я взял ее с собой. Она помнила меня и с великой радостью согласилась последовать в Мессантию, с тем чтобы стать моей дочерью. Таким образом, и страдание мое по поводу потери старого друга завершилось неожиданно счастливо: кроме сына у меня теперь была и дочь. Видишь, как ревностно стерегла тогда удача мои ворота?
Я привез девочку в Мессантию, познакомил ее с Виви. О, Конан, они очень понравились друг другу! Мальчик подарил ей краба, которого сам выловил в море и который оказался странной породы — он мог жить и в море и на суше одинаково легко…
— Плипсо?
— Да, я забыл,
Только глаза — одни глаза — не понравились мне в нем. В остальном же это был обыкновенный благообразный старец, весь седой, с длинною, до колен, бородою, с жидкими и тоже длинными волосами, с руками, тронутыми язвой, а годами и болезнью согнутый крючком; одет он был в некогда белую, а теперь серую от пыли хламиду, на ногах — рваные сандалии; наконец, опирался он на палку, потому что ко всему прочему был еще и хром…
Он не сразу смог говорить — путь его, как поведал он мне потом, был долог и труден, тем более для его преклонных лет. Я обеспокоился: он выглядел совсем плохо, ноги не держали его и вместо слов из горла вырывался один хрип. Мой слуга принес слабого терпкого вина и немного еды, и через некоторое время несчастный старец оправился, сумел даже улыбнуться мне и поблагодарить… Затем я попросил слугу проводить нашего гостя наверх, дабы он отдохнул с дороги… А наутро я уже слушал его печальную историю, которую сейчас же перескажу тебе как запомнил.
Звали его Деденихи (такое вот странное имя), и родился он без года сто лет назад в небольшом горном селении на границе Шема и Турана. Шемит ли он? Туранец? Он того не ведал. С юных лет покинул он родной свой дом и отправился в странствие по свету. Наверное, ты не раз встречал таких на своем пути…
— Я и сам такой, — усмехнулся варвар.
— Нет, ты не такой. Ты… О, Митра, я не умею этого объяснять, только ты совершенно не такой… Может быть, потому, что у тебя совсем другие глаза…
— При чем тут глаза, Кармио? — недовольно фыркнул Конан. — Мы толкуем о течении жизни, а ты вдруг о глазах!
— Пусть будет так… Хотя… Ну хорошо, пусть будет так… Будучи еще очень молодым, Деденихи на некоторое время осел в Шепине, маленьком кхитайском городке — но не по своей воле. Его обвинили в нарушении правил поведения, то есть в том, что он был слишком богато одет для того бедного квартала, в коем решил остановиться на ночлег. Помимо пяти золотых, заплаченных им за сей «ужасный» проступок в государственную казну, он должен был отработать три луны подмастерьем портного и только после этого мог отправляться в дальнейший путь. И он отработал. За это время Деденихи успел не только научиться шить затейливые кхитайские платья, но и весьма близко познакомиться с очаровательной девушкой Те-Минь, дочерью его хозяина. В молодости любовь приходит столь же быстро, сколь затем исчезает… Думаю, нетрудно догадаться, что по истечении положенного срока юноша покинул сей негостеприимный город уже не один, а с прелестницей кхитаянкой…
…После полугода странствий молодые люди были вынуждены сделать долговременную остановку в Бритунии, ибо Те-Минь ждала разрешения от бремени. Вскоре в маленькой деревушке Кью-Мерри на свет появился сын Деденихи, названный им в честь осиротевшего в Шепине портного Лау-Ко. Итак… О, Конан, кажется, я утомил тебя своим повествованием… — прервал себя Кармио Газа, увидев, что киммериец уже осушил две бутыли немедийского красного и теперь зевает во весь рот.
— Кром… Ладно, я могу потерпеть, — учтиво ответил гость, тем не менее не в силах сдержать следующий зевок.