Три высокие женщины
Шрифт:
А. Ха— а.
Б. Ну что ж. (к В) Ты хочешь знать, как я изменилась?
В. (самой себе) Я не знаю. Хочу ли я?
Б. От двадцати шести к пятидесяти двум? В два раза? В двое больше удовольствий, вдвое больше радости? Проверь. Проверь на себе. Они же лгут тебе. Ты взрослеешь, и они ослабляют напор, уворачиваются, юлят — лгут. Но никогда не скажут, как это происходит на самом деле — как это случается — а ведь и пол правды и то было бы хорошо. Ничего кроме блестящих перспектив, светлого будущего. Господи, если бы они сказали, улицы были бы усыпаны трупами подростков! Может быть и лучше, что они молчат!
А. (с легкой насмешкой)
Б. Родители, учителя, и все прочие. Вы врете нам. Вы не говорите нам, как все меняется— что у Прекрасного принца мораль вонючей крысы, что тебе придется жить с этим…и любить это, или делать вид, что любишь. Затаскивают горничных в клозет, кухарок в подвал, и бог знает, что творится в их мужских клубах! Возможно, они приколачивают шлюх к биллиардным столам, чтобы удовлетворить себя. Никто не расскажет тебе об этом.
А. (Нажимая на это) Бедная, ты бедная.
В. В подвал?
Б. (к А и В) Все втихую. Не удивительно, что однажды мы возвращаемся с верховой прогулки, лошади взмылены, фыркают, и он берет поводья, этот конюх, помогает слезть вам с лошади, этот конюх, его рука касается вашего бедра, и вы отмечаете это, и вы вспоминаете, тот день, когда видели его прежде, обнаженного по пояс; с соломой в руках, эти руки, эта сигарета. И неудивительно, что мы улыбаемся такой улыбкой, что он быстро все понимает, неудивительно, что он ведет нас в дальнее стойло— в это долбанное сено, Господи, прости!
– и мы падаем, все это из-за мести и жалости к себе, до тех пор, пока не чувствуем, что делаем это ради удовольствия, ради собственного удовольствия, мы истекаем потом, а он покрывает нас так, как мы видели это только в порнографических фильмах, мы по-настоящему кричим, а потом мы лежим здесь в соломе — на которой возможно и дерьмо — остывая, и он говорит, что очень хотел этого, что любит больших женщин, но не смел надеяться, и что не уволят ли его теперь? И я говорю, нет-нет, конечно, не уволят, и не увольняю целый месяц после этого, но потом увольняю, я увольняю его, не потому, что это опасно, а потому, что много хорошего было в нашем союзе с пингвином, долгий союз, несмотря на все его дерьмо, и потому, что лучше перышки держать чистыми или прилизанными, хотя бы ради настоящих сражений — из-за других женщин пингвина, других настоящих — матери, которая действительно не любит тебя без всякой на то причины, за исключением того, что дочь ее тебя ненавидит— боится и поэтому ненавидит тебя — коренастая, тупая, ноющая сучка. Ненавидит тебя, может быть и потому, что чувствует, что старик положил глаз на тебя, да еще и потому, что не может быть хорошей девушки для пингвина, для ее пингвина; первые две были уж точно не хороши, и эта, похоже, такая же. Стараешься отыскать что-нибудь хорошее в этой совершенно несчастной семье, становишься на сторону своего мужа, когда он не может постоять за себя, следишь за всеми интригами, начинаешь действительно беспокоиться за свою сестру, которая совсем плюнула на саму себя — и на все на свете; наблюдаешь, как твоя мать начинает меняться намного больше, чем ты ожидала, а потом попробуй, вырастить еще и это! (указывает на него) Вот это!! — вылетает из всех школ, какие только может найти, и даже из тех двух-трех, куда мы его даже не посылали, чувствовать, что он тебя ненавидит, застать его за эти делом с племянницей мужа, а потом и с племянником, на той же самой неделе!! Начинаешь читать письма, которые он получает — как это называется — от старших товарищей, рассказывающих ему, как обмануть вас, как уцелеть в этой ужасной семье; начинаешь говорить ему, что вышибешь ему мозги этой долбанной хрустальной пепельницей, если он не прекратит получать эти письма, не прекратит отвечать, не прекратит…ну, просто…не прекратит. И он кивает и очень спокойно говорит, что может засадить меня в тюрьму за вскрытие его почты. Но только после совершеннолетия, говорю я ему; подожди немного, говорю, немного подожди. Ты будешь лететь из этого дома так быстро, что у тебя закружиться голова. Ты хочешь уволить меня, говорит он, спокойно, улыбаясь; ты собираешься уволить меня тоже? Так же, как уволила его? Он же хорош в постели, разве нет? Хотя, ты в этом ничего не понимаешь. Он встает, подходит ко мне, прикасается к моим волосам. Мне показалось, что я увидел соломку, — говорит он, — извини.
И уходит с террасы, уходит из дома, из наших жизней. Он не говорит до свидания, никому из нас. Он говорит до свидания бабушке, там наверху, еще он говорит до свидания пекинесам, как мне кажется. Он укладывает один чемодан и уходит. (Пауза; к нему; яростно) Вон из моего дома!! (Пауза; к В) Теперь тебе стало немного понятней, почему ты изменилась? Ты узнала, то что хотела?
В. (Пауза. Мягко) Да. Спасибо.
Молчание.
А. (удивленно) Ты хочешь еще?
В. Не хочу, спасибо.
Б. Я бы так не сказала.
А. Да, ты хочешь, ты хочешь еще.
В. (стараясь оставаться вежливой) Я же сказала, спасибо, нет.
А. А с тебя, как с гуся вода. (Указывает на Б) Как ты превратилась в нее, это одно дело, но то, как в меня — совсем другое. А как тебе (указывает на А) вот это?
В. Это моя вина.
А. Что ж, возможно
Б. Мне самой много не понятно в этом переходе.
А. Да что ты?
Б. Да, а что. У меня было все не так плохо. Конечно, много дерьма, но много и хорошего. Даже замечательного.
А. (Как это ни странно, но весело) При всем при том, были и хорошие времена. Например, когда мы сломали себе спину. (К В.) Ты сломаешь себе спину.
Б. (посмеиваясь) Да, это точно.
В. (немного испуганно) Я?
Б. Хрясь!
А. (улыбается) Ну, совсем не так. Хрясь! Вот как!
Б. Я это хорошо помню, ведь это было десять лет назад…
А. Мы ездили верхом, а потом эти скачки. Мы никогда не любили ни скачки, ни охоту. Просто покататься в седле — да, но не охотиться. Грубые животные, каждая из них, грубые и истеричные, но в тот день охотники развлекали каких-то болванов. Было свежо, горелые листья кружили в воздухе, этот запах, дым стелился по земле, внизу все зеленое и желтое. (К Б) Мы не любили эту лошадь, не так ли?
Б. Не любили.
А. Да, я не любила ее. Она была истеричной и грубой.
В. Когда я научилась держаться в седле? Я имею в виду в настоящем ездить на лошади?
Б. Это пришло с замужеством.
А. Да, я не верила ей; до падения, я уже ездила на ней; она была глупой и вздорной; шарахалась от каждой тени. (К В) Я сказала ему: «Я остаюсь, езжай сам».
Б. Да.
А. Но он так надулся в ответ, что… ладно: мы поехали в лес; зелень, золото, туман… по колено. Глупое тупое животное! Она не увидела изгородь в этом тумане? Мчалась слишком быстро и врезалась в нее? Ну, мы и грохнулись!
Б. Грохнулись.
В. О, нет!
А. Могла бы и шею сломать. Повезло.
Б. Да, вот так-то.
А. Мы никогда больше не ездили на охоту, не так ли?
Б. Никогда.
А. Проклятая скотина весила тонну. И знаешь, о чем я думала больше всего?
Б. (вспоминая) С кем он сейчас, кого он сейчас скручивает в углу, в каком чулане, в кого он запихивает свой маленький член.
А. Что он может бросить нас, что может найти какую-нибудь не поломанную.
В. (возмущенно) Что же это за человек?
А. Просто мужчина.
Б. Просто мужчина.