Три Закона роботехники
Шрифт:
– Пойдем, Изи.
Робот посмотрел в ее сторону и тоже протянул ей свою громадную ручищу. Он возвышался на добрых два фута над головой Сьюзен Кэлвин, но покорно последовал за ней, словно малое дитя, держащееся за материнскую руку. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.
Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом; кресло затрещало, но выдержало.
– Когда возникнет необходимость, ваша честь, – начал защитник, – мы докажем, что это действительно робот И-Зэт-27, тот самый робот, который
– Очень хорошо, – кивнул его честь, – это будет необходимо. Лично я не имею ни малейшего представления, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.
– А теперь, – продолжал защитник, – я бы хотел вызвать своего первого свидетеля. Профессор Саймон Нинхеймер, будьте добры занять свидетельское кресло.
Секретарь растерянно посмотрел на судью.
– Как, вы вызываете в качестве свидетеля защиты самого потерпевшего? – с нескрываемым удивлением спросил судья.
– Да, ваша честь.
– Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с той же свободой и пристрастием, которые допустимы при перекрестном допросе свидетеля противной стороны?
– Я это делаю с единственной целью установить истину, вкрадчиво ответил защитник. – Мне надо задать ему лишь несколько вопросов.
– Что ж, – с сомнением в голосе произнес судья, – вам виднее. Вызовите свидетеля.
Нинхеймер вышел вперед и был уведомлен, что он все еще находится под присягой. У профессора был менее уверенный вид, чем накануне, словно он предчувствовал, что должно произойти.
Защитник посмотрел на него почти ласково.
– Итак, профессор Нинхеймер, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в 750 000 долларов.
– Да. Именно на эту… э-э… сумму.
– Это очень большие деньги.
– Мне был причинен очень большой ущерб.
– Ну, не такой уж и большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, быть может, не скрою, но, если уж на то пошло, книги со всякого рода курьезами то и дело выходят в свет.
У Нинхеймера от негодования задрожали ноздри.
– Сэр, эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого меня выставили перед всем миром жалким недоучкой, извращающим мысли моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… э-э… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно загублена. Независимо от исхода этого процесса ни на одной научной конференции я уже не смогу… э-э… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была делом всей моей жизни. У меня отняли… э-э… цель жизни, уничтожили ее смысл.
Защитник – как ни странно – и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он успокаивающе произнес:
– И все же, профессор Нинхеймер, учитывая ваш возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни не будем мелочны – скажем, больше 150 000 долларов. А вы хотите, чтобы вам присудили впятеро большую сумму.
Нинхеймер совсем распалился.
– Да разве загублен только остаток моей жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будет указывать на меня как… э-э… на дурака или безумца. Все, чего я добился, все мои достижения будут погребены и забыты. Мое доброе имя запятнано не только до конца дней моих, но и на грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот.
В этот момент робот И-Зэт-27 поднялся с места. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Она сидела, глядя вперед, с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.
Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо:
– Я хочу объяснить всем присутствующим, что это я вставил определенные абзацы в корректуру книги, абзацы, смысл которых был прямо противоположен смыслу оригинала…
Даже обвинитель был настолько потрясен зрелищем семифутовой громадины, обращающейся к суду, что не смог разразиться протестом против столь явного нарушения процедурных канонов. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхеймер с искаженным от ярости лицом вскочил со свидетельского кресла.
– Черт бы тебя побрал! – исступленно завопил он. – Тебе же было ведено держать язык за зубами…
Опомнившись, он запнулся и умолк; замолчал и робот.
Обвинитель был уже на ногах и потребовал признать судебную ошибку и назначить новое слушание дела.
Судья Шейн отчаянно барабанил по столу молоточком:
– Тихо! Тихо! У обвинения, несомненно, есть все основания для подобного требования, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхеймера закончить свое высказывание. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было ведено держать язык за зубами. Профессор Нинхеймер, в своих показаниях вы ни словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!
Нинхеймер глядел на судью, лишившись дара речи.
– Приказывали ли вы роботу И-Зэт-27 держать язык за зубами? Да или нет? – продолжал судья. – Если приказывали, то о чем именно?
– Ваша честь… – хрипло начал Нинхеймер и замолчал.
Голос судьи звучал совсем беспощадно:
– А может, вы и в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать о вашем участии в этом деле?
Яростные протесты обвинения были прерваны выкриком Нинхеймера:
– Ах, какой смысл отпираться?! Да! Да! – И он бросился прочь из зала, но был остановлен в дверях судебным приставом и, в отчаянии закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.
– Мне совершенно ясно, – сказал судья Шейн, – что робот И-Зэт-27 был приведен сюда с целью заманить свидетеля в ловушку. И если бы не то обстоятельство, что эта ловушка позволила предотвратить серьезную судебную ошибку, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание за оскорбление суда. Теперь, однако, уже всем ясно, что истец повинен в обмане и мошенничестве, тем более необъяснимом, что он прекрасно понимал губительные последствия этого поступка для своей научной карьеры…