Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография
Шрифт:
Алексей Рыков, 1927 год [РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 97]
14 ноября 1931 года в Ленинграде на ул. Марата (дом № 79) был открыт первый в стране медицинский вытрезвитель. Там «временно изолировали» людей, задержанных в нетрезвом виде, оказывали им медицинскую помощь «с целью скорейшего вытрезвления». Особой гуманностью отличалось отношение к спиртным напиткам, которые отбирали у «тепленьких» граждан в вытрезвителе: через 1–2 дня, «после выздоровления», бутылки — и полные, и недопитые — им возвращали. Трудно даже представить такую вежливость в этой грубоватой сфере! Но это тоже штрих к ранней советской истории: без своеобразных всплесков гуманизма ее представить нельзя.
В это время Рыков уже не возглавлял Совнарком, но оставался в правительстве.
Да, пьянство по-прежнему считалось идеологически чуждым хобби для строителей коммунизма, а продажа водки по-прежнему воспринималась как некий вынужденный компромисс, о чем напрямую говорили руководители государства. Пропагандистам приходилось изворачиваться, как ужам на сковородке. В «Крокодиле» пьющих высмеивали нещадно. Доставалось даже работникам Совнаркома, которые рапортовали о выполнении плана по производству «хлебного вина». Большая советская энциклопедия — как считалось, самое авторитетное издание — в 1950 году безапелляционно утверждала: «В Советском Союзе, где окончательно ликвидированы эксплуататорские классы, где непрерывно повышается материальное благосостояние народа, уничтожены социальные корни алкоголизма». Опрометчивый тезис, в который даже в те времена никто не верил. Опытным путем в СССР доказали, что алкоголизм «благополучно» существует и без социальных корней, без «алчной буржуазии». Болезни, связанные с неумеренным потреблением спиртного, уничтожали мужчин в расцвете лет — и с ростом благосостояния трудящихся этот процесс только усугублялся. С невоздержанностью в питии пытались бороться по-научному, но не избегали и насильственных методов.
7. Медицинский вопрос
И здесь необходимо вспомнить, что продолжительность жизни советского человека при Рыкове, несмотря на отмену сухого закона, заметно увеличилась. В этом немалая заслуга одного из постоянных соратников председателя Совнаркома — первого министра здравоохранения в истории нашей страны Николая Семашко. Дело даже не в его врачебных талантах. Семашко удалось создать работоспособный аппарат, постепенно покрывший своей сетью всю страну. Этого определенно не хватало в Российской империи. Семашко стал наркомом в 1918 году, а покинул наркомат почти одновременно с отставкой Рыкова с поста председателя Совнаркома. Знаменитая «система Семашко» — это единство профилактики и лечения, управляемая централизация системы и доступность здравоохранения для всех граждан. На словах все это выглядит как нечто привычное, обыкновенное, естественное. Но система создавалась, когда еще шла Гражданская война, не говоря уж о разрухе, нищете, полуголодном существовании миллионов. Наркомат здравоохранения — такая организация создавалась впервые в мире. И координатором этого проекта был Рыков. Ни в царской России, ни в других европейских странах таких ведомств не существовало. Хотя большие государственные программы, связанные с медициной, не раз разрабатывались и в Германии, и в России.
За несколько лет им удалось выстроить цепочку, напоминавшую партийную вертикаль от «первички» до Политбюро: фельдшерско-акушерский пункт (ФАП) — участковая поликлиника — районная больница — областная больница — специализированные институты. Всех граждан страны прикрепили к участковым поликлиникам по месту жительства, без медицинской помощи — разумеется, бесплатной — не должен был остаться никто. Вошли в систему и медицинские учебные заведения, и влиятельные в то время общественные организации.
Семашко стремился к полной централизации медицины. Это не удалось ни ему, ни Рыкову. Помимо той иерархии, которую он выстраивал, возникла, конечно, и номенклатурная медицина, и ведомственные «ветви» — военная, шахтерская, железнодорожная. Они тоже подчинялись Наркомату здравоохранения, но… не вполне. Рыков, как и Семашко, выступал против этих «исключений из правил». Медицина и просвещение — это две отрасли, которые в рыковские годы развивались честно, даже опережая политические обещания. Здесь прорыв был несомненен.
К 1910 году в России насчитывалось чуть более 20 тысяч врачей и фельдшеров. К тому же лечение, за редким исключением, было делом расточительным. А тут — наркомат взялся за дело всерьез. Многое решала энергия Семашко и поддержка Рыкова, который мечтал, что когда-нибудь в наших палестинах лечить станут не хуже, чем в Германии (ведь немецкие больницы он знал не понаслышке). В 1930-м, несмотря на многочисленные нехватки и последствия войн, в Советском Союзе трудились более 65 тысяч врачей, не считая зубных. И это сказывалось на жизни самых обыкновенных людей.
Ожидаемая продолжительность жизни в России в 1913 году составляла примерно 30 лет. Войны не улучшили эти показатели —
96
Оценки демографов по этому вопросу разнятся, о точности говорить не приходится. Но тенденция во всех исследованиях идентична.
Глава 11. НЭП в чрезвычайных обстоятельствах
1. Парадоксы и противоречия
Эпоха НЭПа в истории Советской России — цепочка парадоксов и оговорок, пробираясь через которые страна восстанавливалась после разрухи и постепенно вставала на ноги. Слишком много разнообразных шероховатостей и перекосов — не только социальных, но и идеологических — проявилось вместе с усилением его величества частника. Рыков сначала присматривался к аргументам противников, пытался взвешивать их, а потом совершенно уверился в своей правоте, в необходимости маневра вправо, к ставке на сильного хозяина, на обогащение. Да, в прежние времена они боролись не за такую жизнь, но, по мнению Рыкова, только так можно было удержать власть, постепенно усилиться и хотя бы на несколько лет сохранить суверенитет страны. А там, как верилось, поможет международная ситуация и станет легче строить настоящий социализм. Рыков несколько высокомерно и опрометчиво относился к критике НЭПа. В этих вопросах он демократии не терпел, просто считал, что тот же Каменев (не говоря о Зиновьеве) ничего не смыслит в реальной экономике, в специфике крестьянской страны. Рыков рьяно отстаивал свою идею «приобщения крестьян к социализму» через рыночные механизмы, через кооперативы. Изъянов в этом построении он не желал видеть — просто потому, что иную политику не считал реалистической. Между тем в среде большевиков мало у кого понятия «рынок» и «кооператив» вызывали восторг или даже просто симпатию. Их готовы были терпеть, не более. А Рыков с рынком свыкся. Для тех, кто знал его по дореволюционной подпольной работе, — неожиданно. Стратегически Рыкова поддерживал другой «твердокаменный революционер», часто споривший с ним по частным вопросам, — Дзержинский, считавший НЭП необходимостью и отбрасывавший всяческие догмы, когда речь шла о восстановлении вверенного ему народного хозяйства. Правда, Железный Феликс скончался летом 1926 года, на пике могущества председателя Совнаркома, а его преемник в ВСНХ, Валериан Куйбышев, надежным союзником «нэпача» Рыкова не стал.
Этот политический узел затянулся столь туго, что трудновато отличить истинные мысли и мотивы Алексея Ивановича от стереотипов, которые складывались десятилетиями. У Рыкова к 1926 году сложилась репутация человека, который стремится перейти от чрезвычайщины времен военного коммунизма и Гражданской войны к медленному налаживанию экономики, в которой рядовой служащий, рабочий, крестьянин сможет не только выживать, но и повышать уровень жизни, даже подкапливать копеечку. Это добавляло ему узнаваемости и даже популярности в народе, в аполитичной среде, а особенно в кругах инженеров, квалифицированных рабочих и крестьян от середняка и выше, озабоченных проблемой хлебной торговли. Конечно, это противоречило идеям тех, кто собрался «штурмовать небо» и бороться с мещанством вплоть до полного отрицания бытового комфорта… Как писал Михаил Светлов о герое Гражданской войны, «Парень, презирающий удобства, умирает на чужой земле». Рыков удобства не презирал — и это устраивало далеко не всех его соратников. Так, бывший заместитель наркома внешней торговли Григорий Соломон, ставший невозвращенцем еще в 1923 году, рассуждал: «Рыков, во всяком случае, представляет собой крупную фигуру в советском строе… считаю его человеком крупным, обладающим настоящим государственным умом и взглядом. Он понимает, что время революционного напора прошло. Он понимает, что давно уже настала пора сказать этому напору „остановись!“ и приступить к настоящему строительству жизни… Человек очень умный и широко образованный, с положительным мышлением, он в Советской России не ко двору» [97] . При этом тот же Соломон (заметим: склонный к некоторым мемуарным преувеличениям) утверждал, что Рыков, несмотря на стремление побороть нищету, сам был не склонен к красивой жизни, и — по крайней мере, в годы Гражданской войны — даже питался скромно, страдая от недостатка витаминов. Конечно, эти «доблести» быстро забывались и не шли в счет, когда ревнители коммунистической морали обрушивались на НЭП. И все-таки Рыкову долго удавалось удержаться на самом верху.
97
Соломон Г. А. Среди красных вождей (лично пережитое и виденное на советской службе). Ленин и его семья (Ульяновы). М., 2007, с. 261–262.