Три жизни княгини Рогнеды
Шрифт:
Глава девятая
В одно утро, проснувшись с холодным умом, иными глазами оглядела Рогнеда сына: что в нем от нее, что от Владимира? Статью Изяслав удавался в отца; лучше, конечно, коли б вышел он в дела, но уж тут не исправить; зато душу, сердце, память он должен взять у нее, боль деда и бабки должны жить у него в сердце, их последний крик будет горячить кровь этого мальчика. Она вернет его в Полоцк, княжеской ногой наступит он на то место, где зачинал его, как холопа, Владимир, она вырвет его из этого глухого угла, из этой болотной деревни, зимой застилаемой снегом, а летом закрытой от всего света тучами голодного комарья… И Рогнеда решила учить сына: никто кроме нее не пробудит в нем княжеский ум, гордость, силу желания. Может, Владимир и понимал, на что обрекает Изяслава; может, он мстил ей, ссылая вместе с заступником в дебри дреговичских болот — кем вырастет здесь Изяслав, не видя княжеской жизни, не слыша княжеского слова, не умея отличить кмета от боярина, льстеца от друга, не зная, как держат власть. Она стала относиться к сыну с почтительностью и суровостью наставника, прозревшего в княжиче великий удел. Все ее разговоры
По ее просьбе Рудый стал приучать Изяслава к оружию. Детская рука быстро уставала отмахиваться тяжеленьким мечом, но нравилась Изяславу эта мужское занятие; не пугались его глаза, когда резал перед ними воздух мелькающий меч Рудого. Теперь он не расставался со своим мечом; как-то остепенил его пояс с оружием, даже в походке прибавилось уверенности и тверже стал взгляд. «Что, Рудый, — спрашивала Рогнеда, гордясь сыновней смелостью, — будет из него воин?» — «Похоже, будет, — отвечал стражник, сплевывая от сглаза. — Глаз злой!» Да, еще восемь, девять лет, думала Рогнеда, и выйдет из Изяслава настоящий князь. Но девять лет! Прожить надо эти девять лет. Иные девять лет значат побольше длинного века. Тому назад девять лет они с Рутой в девочках бегали, вперед одно счастье им мнилось; никто бы не угадал, какие суждено им испытать пытки. И судьбу Изяслава наперед за девять лет не разглядишь; прав волхв: нашу судьбу чужая воля испытывает. Что за девять лет с разными людьми совершится? Может, этого и боги не знают. Может, Добрыню ловкий печенег зарежет в поле; может, Владимира отыщет стрела; может, греки пойдут войной на Киев, может… Может, ничего не изменится. Кто знает? Жить надо, ждать; так надо жить, словно Изяславу завтра на княжеское место садиться. И так подействовало принятое ею отношение к сыну, что все ему подчинились; уже и тиун кланялся княжичу, входя в избу. Делал тиун, что надлежало, — городом владел Изяслав, он был здесь князем, но ведь в первые месяцы не гнулась у тиуна спина, теперь же дошло: хоть они и ссыльные, дитенок этот с матерью, но все же князь растет. Через девять лет полк будет водить в битву, сможет и припомнить невежество. Через девять лет он Полоцк силой возьмет, и поглядим тогда, князь Владимир, удастся ли тебе и твоим варягам повторить полоцкий разгром…
Изяслав растет — она старится. Коли все девять лет здесь пробыть, примеривала Рогнеда, старою вступит она в Полоцк, никто не узнает ее, ненужною станет она за эти годы, разве одни внуки потянутся к ней за лаской. Вот в одинокости и пройдет жизнь…
Уложив Изяслава, рассказав ему поучительную быль, Рогнеда гасила свечу и потерянно ощущала в темноте свое тело, тоскливую тишину на свете, где никто о ней не думал и не грустил. Печаль подавляла ее, и усталая, изнуренная одиночеством, она погружалась в скучный, бесцветный сон. Но в какой-то глухой таинственный час ей снился любимый. Он появлялся в темноте, внешность его совершенно не различалась, имени его она не знала, и он не называл себя. Как-то внезапно он оказывался рядом, она чувствовала силу его желания; подчиняли ее крепкие, налитые страстью губы, рассудок и память теряла она в его объятиях, уже одно легкое его прикосновенье обжигало ее; вся жизнь, прошлое, Полоцк, дети, Изяслав — все тускнело перед его любовью, все забывалось, уходило, пропадало, и тело изнывало от жажды его любви. Она просыпалась; кровяные горячие токи еще ударяли в лоно и сердце, но попусту, обманно — одна лежала она в темной избе… Да, князь был ей нужен, муж, советник в делах, защитник. Но где взять — не было и не могло найтись такого князя в глухом Заславле, все здесь были ей неравны…
Дважды на неделе собирались к Рогнеде по вечерам бабы с куделью; иным разом пели за прялками, в иной смешливый вечер обговаривали мужской род. Высказывая свои разные наблюдения, говорили бабы «а мой», «а тот», даже Рута замечала при случае «а мой»; одна Рогнеда в этой беседе была как бы безмужняя, не могла она сказать «мой», не было у нее «моего»; отторженная от детей мать, ненасытившаяся молодая жена, а теперь не жена, не вдова, сидела она среди баб с мучительным чувством, что Заславль и тесный ее дом для ее достоинства такой же унылый приют, как лесной шалаш для простой бабы, вытолкнутой за ворота разгневанным мужиком. Жестоко решил князь мою жизнь, открывалось Рогнеде. Или думает он так унизить и сломить мою гордость? Или тешит его мстительную душу злая мысль, что скука и похоть бросят меня под какого-нибудь смерда? Уж нет, тщетное ожидание…
И вошло во все расчеты близких дел, ускоряя их сроки, желание отомстить князю замужеством. Скоро созрело и понимание о возможной достойной паре — кто-нибудь из поморских князей, неважно кто, лишь бы князь и с дружиной. Этот не дыханием Мары навеянный ночной гость, а собственной волей намеченный соратник и муж стал перед Рогнедой предрешенной явью. Но как его найти, как им связаться, куда приведет он свою дружину, как отзовется такая перемена на судьбе Изяслава — в такую глубину
По весне, когда сошел в реках лед, отправились сто заславских воинов во главе с тиуном в Киев. И Сыча взяли в этот поход. Полная настала воля — иди куда хочешь: хоть в Полоцк, хоть в поморские княжества. Но далее пяти верст от детинца Рогнеда не уходила. Куда идти? Вдвоем с сыном, с котомкою на спине, отмеривая пешие версты киями? Так старцев водят поводыри, тем хлеб подают из милости к горю, но и тех не в каждый дом на ночь пускают. Кто же ее с шестилетним сыном примет и почтит? Княгиня, княжич! Где охрана твоя, если ты княгиня? Где бояре, где кони, подводы, припасы, гривны? Где твои земли? Нет ничего, нищенство, голота, все для тебя надо отвоевать у твоего мужа. Так ли дорого стоишь? И в Полоцке не лучшим будет ответ. Вот и воля: никто не держит, на все четыре стороны можно идти, но нигде, ни в каком другом месте кроме Заславля не примут ее с Изяславом, всем они чужаки, потому что нет у них земли и войска. Высиживать силу надо здесь, в заславском гнезде; не бежать, теряя голову, радуясь, что Сыч позади не уплелся. Жизнь длинная, перемен много, неизвестно еще, что летний поход принесет… Ровно никакой пользы не было в бегстве, тем более в бегстве до возвращения сотни из похода; вдруг убьют князя Владимира нынешним летом — никто не заговорен, ведь зарубили же его отца печенеги; благодаря той смерти и Владимир вышел на простор дел, а не погибни Святослав на порогах, так сидеть бы Владимиру по сей день с мышиной скромностью в Новгороде. Надо выждать, убеждала себя Рогнеда, сердце надо в узде держать, оно кличет вперед в слепом нетерпении счастья — а заведет в топь. Вот вернутся воины, расскажут, где что делается, жив ли остался, мертв ли стал киевский князь, — вот тогда и придет ясность, как им жить следующий год.
После июльских гроз вернулся в город тиун с несколькими мужиками и принес ошеломившую Рогнеду новость; князь Владимир замирился с византийцами, принял греческую веру, и плывет к нему из Царьграда новая жена — сестра василиска Василия. А за эту новую жену Владимир послал Василию шеститысячный отряд — душить восстание. И заславская сотня за малым вычетом уже воюет в Царьграде. Рогнеда помнила Ольгину церковь с крестом над крышей, ходили туда греческие купцы. Бог же у греков один, и кто молится ему, более одной жены держать не вправе. Если две — уже грех. А у Владимира шесть! Вот эта несообразность и заняла мысль Рогнеды: коли Владимир стал жить по греческой вере и есть у него новая жена, то прежние жены теперь кто? Свободны? Отпускаются на родину? Олова к своим варягам? Милолика в Болгарию? А она — в Полоцк? И с кем дети? Рогнеда призвала к себе очевидцев крещения для подробного расспроса. Выяснилось, что креститься их принудили силой, видели они, как встречал Владимир греческих попов; затем объявлено было сходиться всем к Почайне; в первый день самая малость пришла, тогда князь пригрозил. Были стычки с дружинниками, немало людей погибло в тех стычках, но собрался все-таки народ на берегу. Здесь греки сказали заходить в воду вместе с детьми, помахали крестами, покурили дымом, и розданы были всем нагрудные крестики. Прежних же своих богов на капище порубили топорами, а Перуна привязали постромками к грязной кляче, проволокли с горы по улицам и бросили в Днепр, он и поплыл вниз, сверкая золотыми усами. А царьградская жена? А прочие жены? — спрашивала Рогнеда для себя самое важное. О них ничего крещеные не знали…
Опять оказалась она в неизвестности судьбы, а слепо верить, как заславское население, что боги накажут князя за предательство древней веры, не позволяло ей знание князя. Уж коли и дружина с ним, и Добрыня крестился, и полезли в Днепр киевские бояре, и берет он женой ромейскую царевну, значит, все им обдумано, учтено, высчитано, и ничего с ним не случится. Отточился его ум с времен полоцкого погрома, любит его удача, даже от ножа, от верной смерти оберегла его судьба. Нет, не будут мстить ему боги. Сломил он силу старых богов. Смело и дерзко! Решил — и порубили их в щепу, и поплыли обломки по днепровской воде. Тысячу лет им кланялись, никому и мысль не приходила отречься. А он решился. Так это боги, они жизни в руках держат. Пращуров не побоялся, что ж о ней говорить. Коли все обдумал и рассчитал, то и дальнейшая жизнь ссыльной жены Гориславы определена им в мыслях напрочно. Уже решил он ее участь. Теперь она для него не жена, она — мать заславского князя. Как же он обойдется с нею?
В одном она была уверена твердо: Владимир ее не забыл. Смутная тревога, предчувствие близкой беды захватили ее: князь сминал и растаптывал прошлое, а она была его прошлым, она мечтала восстать, она хотела вернуть свою старину. Есть и вовсе незабываемое: она пыталась его убить; на нем вечный знак ее истинного желания. А теперь дать ей полную волю? Нет, так легкодумно он не поступит. Вослед за идолами Сварога, Перуна, Мокоши должны потерпеть люди… Выходило, что он прибудет и растопчет ее. «Когда? Как? — думала она. — Что он сделает с Изяславом?» Эта мысль, этот страх за судьбу сына лишали ее покоя. Часами вышагивала она вдоль ручья или сидела на берегу Свислочи, пытаясь постичь принятое князем решение. Как-то в минуту такого раздумья ей вновь явились три старушечьих лица, они глядели на нее из мутной свислочской воды с обычным бесстрастьем. У Рогнеды не осталось сомнений: на этот раз Владимир ее добьет.
Она пошла к волхву и взяла с собой Изяслава.
— Иногда вижу я трех старух, — сказала она волхву. — Они приходят перед несчастьем, словно ведут его за собой, как поводыри.
— Это богини, — кивнул, понимая старик. — Мара обманывает, Карна жалеет, Яга убьет.
Рогнеда задумалась. Думала она о том, что у каждой из богинь своя очередь, а явились они в третий раз.
— Не гадай, — остановил ее волхв. — Нет на тебе знака смерти.
— А какой на мне знак?
— Надежды, — ответил старик. — Не во всем ты еще обманулась…