Три жизни
Шрифт:
У его дочери, Меланкты Херберт, смех потом всегда был какой-то натянутый, словно через силу. По-настоящему сильной и доброй и такой, какая она есть на самом деле, она становилась только тогда, когда попадала в очередные неприятности, и ей приходилось выкладываться изо всех сил, чтобы выбраться, и тут уже не до смеха. Вот тут бедняжка Меланкта и была на своем месте, хотя и была всю жизнь уверена, что неприятностей она терпеть не может. Меланкте Херберт всегда хотелось тишины и покоя, и всякий раз она умудрялась как всегда во что-нибудь влипнуть.
Джеймс Херберт зачастую был негром очень опасным. Он был человек серьезный и вспыльчивый, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что причин сердиться
Джеймс Херберт часто выпивал вместе с Джоном, кучером Бишопов. Джон по доброте душевной иногда пытался как-то смягчить отношение Херберта к дочери, к Меланкте. Не то чтобы Меланкта хоть раз пожаловалась Джону как тяжело ей живется дома, а с отцом тем более. Меланкта никогда не позволяла себе, даже в самой тяжкой беде, жаловаться кому бы то ни было, что с ней такого приключилось, но как-то так само собой получалось, что все знакомые Меланкты всегда прекрасно отдавали себе отчет, как ей тяжело и как она страдает. Нужно было по-настоящему любить Меланкту, чтобы научиться прощать ей всякие мелочи, вроде как она никогда никому не жалуется, и на вид вполне бодрая, и следит за собой, и настроение хорошее, но ты при этом прекрасно отдаешь себе отчет, как ей на самом деле тяжело и как она страдает.
Ее отец, Джеймс Херберт, тоже никогда никому не рассказывал о своих неприятностях, а человек он был настолько серьезный и вспыльчивый, что и вопросов лишних никто ему не задавал.
От «мис» Херберт, как называли ее соседи, тоже никто не слышал, чтобы она хоть раз заговорила о муже или о дочери. Она всегда была такая милая, хорошенькая, загадочная, неловкая и слегка не от мира сего.
Херберты вообще свои семейные сложности ни с кем не обсуждали, но как-то так само собой получалось, что все их знакомые постоянно были в курсе всех событий.
И надо же было такому случиться, что утром того самого дня, когда ближе к вечеру Джеймс Херберт и кучер Джон собирались выпить вместе, Меланкта пришла на конюшню вся такая веселая и в самом что ни на есть прекрасном расположении духа. И Джон, ее добрый знакомый, почувствовал как никогда, какая она славная и милая, и как глубоко она страдает.
Джон был цветным кучером, и человек он был весьма достойный. Когда он думал о Меланкте, она для него была все равно, что дочь родная, только чуть постарше. Если честно, то и женскую силу в ней он тоже чувствовал, и очень сильно. Жене Джона Меланкта тоже нравилась, и она всегда старалась чем-нибудь ее порадовать. А Меланкта всю свою жизнь любила и уважала людей добрых, милых и рассудительных. Меланкта всю свою жизнь только и мечтала о тишине и спокойствии, и чтобы все были добрые и хорошие, и любили друг друга, тогда бы и мечтать больше не о чем, бедняжка Меланкта, потому что при всем этом она всякий раз умудрялась во что-нибудь влипнуть.
В тот вечер, после того как Джон и Херберт выпили вместе, славный кучер Джон начал рассказывать Херберту о том, какая у него замечательная дочь. Может статься, славный Джон выпил немного лишнего, может статься, в словах его сквозило что-то более теплое, чем дружеское чувство взрослого мужчины к соседской дочке — это когда, в смысле, Джон стал говорить про Меланкту. Выпили они в тот вечер немало, а утром того же дня Джон и в самом деле как никогда почувствовал женскую силу Меланкты. Джеймс Херберт всегда был негром вспыльчивым, подозрительным и очень серьезным, и от выпивки никогда не раскисал. И вид у него был чернее тучи, когда он сидел и слушал, как Джон рассказывает не то ему, не то самому себе о том, какая, мол, у него замечательная дочка, и про все ее достоинства, и распаляется все больше и больше.
Потом настал такой момент, когда они вдруг принялись орать друг на друга и выкрикивать слова, очень черные и злые, а потом в черных руках сверкнули опасные бритвы, с лезвиями откинутыми назад как то у негров принято, а потом на несколько минут между ними завязалась отчаянная драка.
Джон был человек весьма достойный, милый и добродушный, со светло-коричневой кожей, но бритвой он владел дай боже, если дело доходило до пустить кому-нибудь кровь.
Когда другие негры, которые выпивали в той же комнате, растащили их по сторонам, Джон оказался порезан не сильно, но у Джеймса Херберта от правого плеча и через все тело вниз шла одна сплошная резаная рана. Когда дерутся на бритвах, раны остаются неглубокие, но вид у них ужасный, потому что кровь течет ручьями.
Другие негры держали Херберта, покуда рану ему не промыли и не заклеили, а потом уложили в постель, чтобы он заспал и дурь, и драку.
На следующий день он пришел в тот дом, где жили его жена и дочь, и был он просто вне себя от ярости.
— Где эта твоя девчонка, Меланкта, — сказал он жене прямо с порога, — если опять торчит на конюшне у Бишопов с этим желтопузым трусом Джоном, я вот слово тебе даю, убью ее на месте. Нечего сказать, замечательная у меня дочка. А ты, спрашивается, почему за ней не приглядываешь, ты ей мать или кто?
Меланкта Херберт всегда вела себя как взрослая и очень рано поняла, как нужно пользоваться своей женской силой, но все-таки, какой бы умницей Меланкта ни уродилась, она знать не знала и ведать не ведала, что бывают по-настоящему дурные вещи. Она даже понятия не имела, что люди имеют в виду, когда говорят при ней о чем-то таком, что только-только начинало шевелиться где-то у нее внутри.
И вот теперь, когда отец начал к ней цепляться, вне себя от ярости, она никак не могла взять в толк, чего он так настойчиво пытается от нее добиться. Он все злился и злился, и заходил то с одной стороны, то с другой, но того, что он хотел от нее услышать, она еще и сама по-настоящему не понимала. Она просто молчала и ничего ему не говорила, о чем бы он ее ни спрашивал, потом)7 что Меланкта была смелая, просто отчаянная, и к тому же в те времена ненавидела своего черного папашу так, что просто ужас.
Когда все понемногу улеглось, Меланкта начала понимать, какая в ней живет сила, как она иногда шевелится где-то внутри, и еще теперь она поняла, как этой силой можно пользоваться, чтобы стать еще того крепче.
Эту битву с собственной дочерью Джеймс Херберт проиграл. Постепенно он забыл об этом, как забыл и о Джоне, и о длинном порезе от острой джоновой бритвы.
Меланкта тоже почти забыла, как она ненавидит своего папашу, потому что куда интереснее было прислушиваться к той силе, которую она теперь в себе ощущала.
Меланкте теперь уже почти и дела не было до Джона и его жены, и даже до прекрасных лошадей на конюшне. Тамошняя жизнь была слишком тихая и привычная, и не возбуждала в ней ни интереса, ни волнения.
У Меланкты теперь уже по-настоящему все началось как у женщины. Она была готова, и начала шататься по улицам и темным закоулкам и знакомиться с мужчинами, чтобы понять, какие они на самом деле, и как они работают и что у них к чему.
За эти следующие несколько лет Меланкта узнала много способов научиться уму-разуму. Она шла то по одной дорожке, то по другой, и иногда где-то вдалеке ей начинал брезжить свет настоящей жизненной мудрости. Эти годы учения завели Меланкту Херберт прямиком в сплошные неприятности, хотя за все эти годы Меланкта ни разу не делала и не имела в виду ничего по-настоящему дурного.