Триада
Шрифт:
Не везло тем, кто торговал рядом со звальцами – и не перекричишь, и не выгонишь. Двое латосов, соседи по площадкам, хоть и привыкли к их воплям, а всё равно переглядывались друг с другом и возмущались. Оба были одеты в ветхие, но тщательно выглаженные и выстиранные наряды – свободные штаны и длинные, до колена, серые рубахи. От обычной одежды эта, праздничная, отличалась лишь цветными воротниками – у одного красный, у другого оранжевый. Сидели торговцы и сливались с каменной стеной, и виднелись только эти самые воротники.
– Разорались,
Второй, щуплый коротышка, сидел рядом, прислонившись спиной к холодной стене. Он пересчитывал ардумы, то высыпая их из коробочки, то бережно засовывая обратно.
– Ладно тебе. – сказал он. – Кому надо – и так за твоими шестерёнками придут. Вещички-то не вечные.
– Не вечные… Я тоже, знаешь, не вечный, на жаре торчать. С этими проклятыми крикунами, утопиться б им, у меня и к ночи товар не уйдет! – толстый утирался платком, уже и без того насквозь мокрым, и яростно бранился.
– Ну, хватит, Гвор. Я, знаешь, тоже заработать хочу. Но кто ж знал, что эти книжники звальцы поставят.
– Книжники. – слабо усмехнулся толстяк. – Бездельники, паршивцы они, вот кто. Не дают другим спокойно делом заниматься. Вот была мясная, почему выперли Краснощёка? Ведь вспомни, как хорошо было, не орал никто. И так к нему все ходили.
– Мешал, значит, кому-то. – пробормотал коротышка, все потряхивая коробочкой с ардумами.
– Всё эти проклятые просвещенцы! – толстяк погрозил кулаком в сторону книжной лавки. – Лишь бы шуму навести, да беспорядка в голове. И что ещё придумали только!
– Как что? Нас убрать хотят.
Искреннее удивление появилось в глазах Гвореля.
– Куда? Где ж мы торговать будем? – сказал он.
Щуплый замахнулся было, чтоб шлёпнуть соседа по лысому затылку, но опустил руку.
– Я в целом говорю, тугодум ты. Не хочет столица, чтоб Гаавун торговал. Нечем, некогда и некому. Не нужен он, вот и гонят всех.
– Так и нас скоро выгонят, стало быть?
– Может, и нас тоже.
– Ну, это уже никуда не годится! – щёки толстого раздулись в два гневных пузыря. – Будем, значит, писать в столицу прошенья, от всего города, чтобы Торгован наш не прикрывали. Да что там, от города – от всей провинции!
И тут же приуныл.
– Как вот только написать так, чтобы до владыки дошло? Слог тут особый нужен.
Сосед-коротышка рассмеялся, схватившись за бока.
– А ты говоришь, проклятые просвещенцы! Вот и наведайся к ним, может, какую книжонку тебе посоветуют. Выйдешь учёным!
Гвор с трудом поднялся, опираясь на стену. И без того розовое лицо его сделалось теперь совсем красным. Он отвернулся, а щуплый захихикал.
– Хватит, Гвор. Я же пошутил. Просто пошутил. Садись, хочешь, расскажу тебе что-нибудь интересное?
Лицо его озарилось внезапно возникшей идеей.
– У меня для тебя такое есть! Гвор, послушай.
Толстый неохотно повернулся, изображая всем своим видом полное равнодушие.
– Ну, чего тебе?
– Чудолов вернулся, уже приходил чуть свет. Солнце только встало, а он уже шумихи навёл. Представляешь? Всё что-то говорил, говорил, больше с Кафизель да стариком этим, Пивси. Так бабы раскудахтались, жуть! Я прямо-таки удивился. А ты, как назло, сегодня поздно, потому всё и пропустил.
По мере того, как сосед говорил, брови толстяка плыли все выше и выше, но к последней фразе съехали совсем низко. Он нахмурился и, крякнув, ответил:
– Вот я ещё про этого кутилу не слушал! Мне-то что с него? Пускай под землю провалится, проклятый плут. Зачем рассказываешь, знаешь же, что не люблю.
Щуплый снова рассмеялся.
– Ардумы все к нему текут, потому и не любишь. Что, думаешь, я не заметил? Всегда ты на него поглядывал, да пыхтел от злобы, что так он удачлив.
– Тёмные все его ардумы. Не пожелал бы я их. – попытался успокоить себя Гвор.
– А вот и нет. Я бы сегодня наведался к нему, посмотрел, что нового. Хочешь – пойдём со мной. Не поверю никогда, что ты его вещицы занятными не считаешь.
– А если и считаю, то и тогда с места не сдвинусь.
Не успел его сосед и рта раскрыть, как в коридор ввалилась тетка Кафизель и, подбоченившись, встала прямо перед ними.
– Утра доброго, торговли хорошей, мужички.
Щуплый и его приятель заёрзали на местах, а губы у обоих растянулись в вынужденных улыбках. Промычав что-то про себя, Гвор выдавил:
– И тебе, Кафизель. Уж кому-кому, а тебе жаловаться не приходится. – и тут же поспешно добавил: – Рад, что у тебя столько народа толпится.
Кафизель посмотрела в сторону толпившихся у её места людей, старательно скрывая улыбку.
– Не подлизывайся. – вдруг торопливо заговорила она, оглядываясь по сторонам. – Сказать я вам кое-чего пришла. Места свои держите при себе, кто проситься будет – не пускайте ни в какую. Упирайтесь, как умеете. Уж я-то вас знаю, вы ни пальца места лишнего не отдадите, так не подведите в этот раз.
– Ну, а если знаешь, чего говоришь? – сказал коротышка.
– Да торговку одну прогоним сегодня.
– Это кого? – запыхтев от любопытства, спросил Гвор.
– Всё тебе знать надо! – прикрикнула та. – Делай, как велят.
Как только Кафизель ушла, Гвор поднял искажённое злобой лицо. Коротышка, взглянув на него, захохотал во всю глотку.
– Гвор! Видел бы ты сейчас свою рожу!
– Чтоб ты провалился! – голос толстого заклокотал, предупреждая о вспышке гнева. Но лицо его постепенно приняло нормальный цвет, кулаки разжались, и он лишь сказал: – Ох и ненавижу я эту бочку!