Триада
Шрифт:
Солнце припекало всё сильнее. Каменные плиты улиц и стены домов разогрелись до того, что о них и обжечься можно было, если неприкрытым чем дотронуться. Звальцы кричали, мозоля слух всем, кто находился рядом, и торговля мало-помалу начала разгуливаться.
Тётка Кафизель надела широкополую шляпу и утёрла вспотевшие щёки. Она глядела по сторонам и щурилась. Сегодня под ней на Баник стояло по меньшей мере двести торговок, и все они, как и Кафизель, настороженно оглядывались и вели себя по меньшей мере странно, точно их всех вот-вот разгонят.
И тут Кафизель
– Ну что, латочки мои. – сказала она недовольно и хлопнула в ладоши.
Сотни глаз уставились туда, где неторопливо шла Джерисель Фенгари. Ей сегодня некуда было торопиться. Одно-единственное ожерелье лежало в кармане её шёлковой белой юбки. Джерис подошла к Кафизель и осмотрелась.
– Доброго дня. – сказала она. – Гляжу, мне сегодня совсем места не оставили.
Кафизель склонила голова и упёрлась руками в бока.
– Джерис, тебе сегодня оно не нужно.
– Вы прямо-таки угадали! – ехидно сказала Джерис. – Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.
Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.
– Чего уставились? – спросила Джерис и спрятала руки в карманах.
Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.
– Новости прилетели. – сказала она и цокнула языком. – Очень интересные новости, Джерис.
– Это ещё какие? – нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.
– Такие. – кивнула Кафизель головой в сторону холма, и Джерис остановилась. – Видели тебя. В храме.
Джерис усмехнулась, поправила складки юбки и сказала:
– А что, теперь в храм только с разрешения? Может, ещё главе города прошение отправить?
– Видели тебя старухи с Кадрога. И то, что ты сделала, тоже видели.
Джерис подошла вплотную к Кафизель, едва не касаясь лицом её широкой груди.
– Старухи, говоришь?
Торговки зашумели, поднялись с мест и похватали с земли мелкие камни.
– Призналась! Призналась! – закричали они.
– Колдунья проклятая!
– Староверка!
– Тихо! – завопила Кафизель, но торговок уже было не остановить.
Женщины кричали все разом, и слова слились в единый вой. Толпа лати набросилась на Джерис, и она скрылась под их телами. Мимо проходили люди, косились, ускоряли шаг, увидев, что происходит что-то неладное, и скорее удалялись, чтоб не портить себе настроение. Но всё же, отойдя, останавливались, глядели, кривили лицо, а потом шли дальше, и кричали остальным, что на Баник кого-то бьют. Тогда приходили другие, так же смотрели, так же кривились, и так же уходили, догоняя товарищей у мангалов с шашлыком.
Ветер гонял по улице обрывки белого шёлка. Кафизель еле растолкала женщин, которые никак не могли успокоиться и, потеряв шляпу, наконец-то попала в толпу.
– Всё! – заорала она. – Хватит! Разошлись! – и топнула ногой так, что женщины отскочили.
Джерис никак не могла подняться. Обрывки шёлка в крови еле прикрывали её белое, покрытое ссадинами тело. Кафизель убрала волосы с лица Джерис, намотала их на руку и потянула Джерис вверх, чтоб та поднялась.
– Храм вздумала наш портить? – сказала она сквозь зубы. – Сообщу главе города. Проклятая колдунья! Ещё раз появишься в Гаавуне – повесим!
Джерис смотрела на Кафизель такими страшными глазами, что та отпустила волосы и отошла на шаг.
– Ну, что ж, тогда спасибо, что не повесили. – усмехнулась Джерис, вытирая кровь с губ.
Кафизель приблизилась и прошептала:
– Тётке Разель спасибо говори. Помогла она мне когда-то. – и тут же закричала: – Пошла вон! И стыд этот прикрой! Мы тут люди приличные!
И бросила к ногам Джерис грязный лоскут ткани.
Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался болью в голове и во всём теле. Не пройдя и десять лавок, Джерис опустилась в тени коридора напротив дома, украшенного живыми розами. Он благоухал, и переливались разноцветные стёкла его окон в лучах солнца. Под вывеской "Розовый сад" в дверях стояли юные лати и, перешёптываясь, показывали на Джерис пальцем.
Тогда двое торговцев рядом с Джерис переглянулись друг с другом.
– Здесь занято! – вдруг заорал Гвор, но тут же, не ожидая такого громкого своего крика, прикрыл рот рукой.
Щуплый пихнул его в бок, да так, что тот покачнулся. Джерис сидела, словно онемевшая, но от крика Гвора вскочила с места. Торговцы уставились на нее.
– Не велено никого пускать. – учтиво заметил коротышка. – Идите, пока нам всем не попало.
– Иди, иди, чего стоишь. – помахал рукой Гвор.
Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:
– И чего ты меня пихать начал?
– Дурак совсем? – рассердился сосед. – Не слышал, чего там орали? Колдунья она!
Толстяк здорово испугался.
– А если она это… Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?
Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.
– Ну и глупый же ты, Гвор! – вдруг рассмеялся он. – Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.
– Ну ладно. – с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.
Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласны – ничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.