Трибунал
Шрифт:
Он снова садится, избегая укоризненного взгляда оберста.
— Хотят обвиняемые сделать какое-нибудь заявление в свою защиту перед вынесением приговора? — спрашивает кригсгерихтрат, нетерпеливо взглянув на свои часы.
Оберcт Фрик встает и начинает объяснять безнадежность положения в том полярном аду.
— Вы попусту отнимаете у суда время, — резко обрывает его кригсгерихтрат. — Бросили вы раненых немецких солдат на милость русских, да или нет? Дали вы приказ своему подразделению отступать, да или нет?
Оберcт понимает, что противостоять этой холодной логике
— Да, — отвечает он и грузно садится.
— А вы, — кригсгерихтрат указывает подбородком на обер-лейтенанта Вислинга, — заявляли откровенно, что согласны со своим командиром?
— Все это судопроизводство представляет собой смесь правды и лжи, бесчестное жонглирование фактами, — пронзительно выкрикивает Вислинг. — Я отказываюсь признавать эту пародию на правосудие! Это бойня! Любой уважающий себя судья постыдился бы присутствовать на ней!
— Сядьте и замолчите! Такого негодяя в этом зале еще не было, — кричит обвинитель, побагровев от злости.
Кригсгерихтрат кивает и перешептывается со своими помощниками. Потом негромким, любезным голос начинает читать документ, который лежал перед ним на протяжении всего процесса:
— За трусость, оскорбление фюрера, главнокомандующего великой немецкой армией, содействие противнику и неисполнение приказов оберег Герхард Фрик и обер-лейтенант Гейнц Вислинг приговариваются к смертной качни через расстрел. Их права, гражданские и военные, навсегда утрачиваются. Вся их собственность подлежит конфискации именем государства. Оба обвиняемых разжалуются в рядовые и лишаются всех полученных наград. Приговор должен быть приведен в исполнение в кратчайшее время. Ввиду ранее проявленного мужества обвиняемым разрешается обратиться за помилованием в Верховное командование вермахта, район обороны третий, Берлин-Шпандау.
Кригсгерихтрат снимает очки в золотой оправе, глядит на приговоренных с ледяным равнодушием и подает знак стоящим у двери полицейским вермахта.
Те привычно срывают погоны и награды с мундиров приговоренных. В последнюю очередь — орлов с правой стороны груди.
— Уведите их, — рычит кригсгерихтрат, размахивая руками так, будто отгоняет мух.
— Вам повезло, ребята, — замечает один из полицейских, когда осужденные снова находятся в камерах.
— Повезло? Как это понять? — равнодушно спрашивает обер-лейтенант Вислинг.
— Вам разрешили подать прошение о помиловании, — весело усмехается полицейский. — Поэтому проживете еще несколько дней, может быть, даже недель. Иначе вас расстреляли бы через два дня. Мест в тюрьме у нас маловато, поэтому мы исполняем приказы, как только получаем! Ну что ж, у вас будет время подумать. Ответственный генерал сейчас где-то в России, так что, может, не скоро получит ваши прошения, и кто сказал, что он найдет время читать их? У него наверняка есть более важные заботы, чем двое туристов на небо, а когда ваши бумаги вернутся, кто знает, что здесь может произойти? События сейчас разворачиваются быстро. Иван наступает!
Heute sind wir roten Morgen sind wir toten [52] , —Негромко
— Полагаю, вернулись не для освобождения? — саркастически усмехается дежурный, ставя в книге арестованных против их фамилий большой красный крест. Знак смерти.
— В известном смысле да, — весело отвечает полицейский. — Головы долой, и в землю к кротам!
52
Сегодня мы румяные, / Завтра мы мертвые (нем.). — Примеч. ред.
—Детки, детки, — говорит дежурный унтер-офицер, давая обоим по сигарете, — радуйтесь, что вам позволили подать прошения о помиловании. Иначе бы вам уже завтра утром стоять у столбов. Мы собираем большую партию туристов. Не говорите, что мы, пруссаки, не гуманны. Протяните руки, ребята. Вам нужно быть в наручниках. Таковы правила. Те, кто утратил право носить голову на плечах, должны быть скованы.
Вислинг устало кивает. До него начинает доходить положение дел. Желудок его сжимается, рот заполняется желчью.
— В углу есть ведро, — говорит дежурный, которому известны эти симптомы.
Вислинг успевает подбежать к ведру, и его рвет.
Рано утром их выводят из камер и защелкивают наручники на заведенных за спину руках.
Грузовик полон заключенными, они сидят на скамьях поперек кузова. Двое грузных полицейских вермахта с автоматами наготове взбираются на задний борт. При малейшем шевелении среди заключенных они орут.
В трибунале люфтваффе в Темпельхофе они забирают трех летчиков и солдата-зенитчика. По ткани мундиров видно, что летчики — офицеры. Их награды и погоны сорваны.
Они едут по Берлину мимо Плётцензее, где государственный палач ежедневно занят у своей гильотины.
Грузовик с громыханием едет по Александерплатц. Штаб-квартира полиции почернела от дыма.
В эсэсовских казармах на Гросс-Лихтерфельде они забирают двух приговоренных офицеров-эсэсовцев.
— А ну, пошевеливайтесь! Мы спешим! — орут полицейские вермахта, помогая им подняться ударами прикладов.
Заключенные тоскливо смотрят на полные прохожих улицы. Из-за угла выезжает трамвай. Его звонок кажется музыкой свободы.
— Куда нас везут? — шепотом спрашивает оберcт Фрик сидящего рядом заключенного, разжалованного морского офицера.
— Заткнись, свинья, — орет от заднего бора полицейский, — а то я вобью зубы тебе в глотку!
И заносит автомат так, словно готов немедленно исполнить свою угрозу.
Грузовик трясет на неровной мостовой. Обгорелые развалины усмехаются дождевым тучам. Некоторые еще дымятся после ночных пожаров. Повсюду выкапывают трупы из заваленных подвалов.
До зубов вооруженные патрули СС крадутся по закопченным улицам, высматривая мародеров. Если кого схватят, участь его решается быстро. Веревки у эсэсовцев есть, а фонарных столбов в Берлине множество.