Тридцать лет спустя
Шрифт:
— Да ладно вам, — говорит, — я думал, у вас дело какое.
— Дело, говоришь? А то, что у тебя плитка отскакивает, это, по-твоему, не дело?
— Вы по ней пальцем не щелкайте, вот она и не отскочит. А ежели не нравится, вызовут человека, он им за трешник все поправит.
— А откуда его взять, этот трешник? Тут, может, будет жить такой же рабочий человек, как и ты. Что он, эти трешники печатает?
Короче говоря, согнали на мою квартиру весь участок: плиточников, маляров, сантехников. Выправили положение.
— Тут, знаете, один инвалид приходил, просил первый этаж. Ну мы решили вашу квартиру ему отдать, а вам его — на третьем. Такая же, двухкомнатная.
Что ж, думаю, конечно, жалко такую квартиру незнакомому человеку отдавать. Да уж бог с ним, инвалид все-таки.
Прибегаю я на третий — мать моя родная! О потолке или обоях я уж не говорю. Но унитаз! Полтора метра над полом. Почти что вровень с умывальником. Вызываю опять бригадира.
— Ты что же, — говорю, — подлец, соорудил? Что ж на него со стремянкой лазить?
А он смеется:
— Ничего. Приспичит, так залезут.
— Ты зубы не скаль! Здесь, может, инвалид будет проживать, а ты ему такие козни строишь.
— Не понимаю, — говорит он. — Если вы за что на меня сердитесь, так прямо и скажите. А унитаз здесь ни при чем.
Пришлось опять согнать весь участок. Ванну голубую поставили, плиту югославскую. Довели и эту квартиру до уровня мировых стандартов. Звоню я в исполком, а у них опять новость:
— Вашу солнечную сторону многодетной матери отдаем, а вам ее — теневую, на шестом этаже.
— Да вы что, — говорю, — издеваетесь?
— Почему? Шестой даже лучше. Что у тебя, лифт не ходит?
Ходит-то он у меня, думаю, ходит. Даже до двенадцатого. Только на шестом не останавливается. Мимо проскакивает. Хотел я им сказать пару слой по-нашему, по-прорабски, но сдержался. Пять лет все-таки квартиру жду.
— Да вы не волнуйтесь, — говорят они. — Квартиры-то одинаковые.
Эх, думаю, приехали бы вы сюда, увидели, какие они одинаковые.
Прибегаю на шестой — картина, в общем, не для слабонервных. Особенно по части паркета.
— Это что, — спрашиваю я бригадира, — паркет или американские горки?
— Ничего, с годами уляжется.
— Бессовестный ты человек. Здесь, может, многодетная мать будет жить. У ней детишки первые шаги в жизни делают. Легко их делать по такому паркету?
— Знаете, — говорит, — вы как хотите, а лично я заявление подаю. Со многими прорабами работал, но с таким зверем…
Паркет, конечно, переложили. Но ребята на меня коситься начали.
— Не ожидали, — говорят, — от тебя, Митрич. Весь трест над нами смеется. На других участках пятый дом сдают. А мы все с этим колупаемся.
После этих разговоров я по стройке начал с опаской ходить. Не ровен час, труба на голову упадет или кирпич свалится. Чего на стройке не бывает.
В исполком я уже и не звоню — боюсь. Но они меня сами нашли.
— Понимаете, — говорят, — тут одна артистка приходила…
— Что? Опять?!
— Да… В общем, ей дали вашу — на шестом, а вам ее — на восьмом.
— Ну вот что, — говорю я, — хватит! Не нужна мне ваша квартира. Жил себе двадцать лет в коммунальной и еще столько лет проживу. А чтоб через вашу доброту инвалидом сделаться — это уж извините. Дураков нет!
Так что верно это придумали, что хирургам нельзя своих оперировать. Лично я бы это правило и для других профессий ввел. Потому что в наш век бурного роста производства нельзя человеку подсовывать то, что он для других делает. От этого ничего, кроме вреда, не получится.
ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ
Сегодня утром, выходя из ванной, я случайно столкнулся с отцом.
— Мишенька, — обрадовался отец, — здравствуй, сынок!
— Отец! Здравствуй, родной!
Мы расцеловались. Отца я не видел давно. Кажется, что-то около года. А может, и больше. Все как-то не получается. Уж очень мы с ним занятые люди. Я работаю инженером на стройке, а он у меня актер. У отца — репетиции, концерты, шефские спектакли. Да и у меня дел хватает: то совещание, то заседание, то семинар по новой технике.
— Ну, как жизнь? — спросил отец. — Как учеба, как дела в институте?
— Спасибо, — ответил я, — хорошо. Закончил еще весной.
— Что ты говоришь? Ну молодец, поздравляю!
Дверь комнаты открылась, и в коридор вышла Сашенька.
— А это что еще за девочка? — спросил отец.
— Это? Это дочка моя, Сашенька.
— Как, ты и жениться успел?
— Конечно, еще в институте.
— Хорош, нечего сказать! Даже с женой не познакомил.
— А как вас познакомишь? Ее же дома почти не бывает. Врач она у меня. Днем по участку бегает, а вечером кружком медсестер руководит.
— Ну а сегодня? Что ж она у тебя и в воскресенье работает?
— Нет, по воскресеньям она не работает. По воскресеньям у них курсы усовершенствования.
— Жаль, — вздохнул отец. — Очень хотелось на нее посмотреть. Какая хоть она из себя?
— Ну как тебе сказать… Такая, среднего роста… Нет, чуть выше среднего. Глаза у нее голубые… Нет, вроде карие… А волосы… Какие же у нее волосы?
— Хорош муж, нечего сказать!
— Тебе легко говорить. А я ее после свадьбы всего раза три и видел.
— Да-а, стало быть, не знаешь, как родная жена выглядит?
— Почему не знаю? У меня фотография есть. Как забуду, всегда смотрю.
— А ну, покажи…О! Так я эту девушку знаю. Недели две назад она в коридоре пол мыла. Я еще думал, что ее мать позвала. Деньги ей предложил, а она обиделась.