Тридцать первое июня (сборник юмористической фантастики)
Шрифт:
Домовой вскочил на край постели, вытянул шею и наклонил голову к Гоуске. Тот вытащил руку из-под перины и сдавил длинную, худую шею Домового. Он чувствовал, как шея крутится у него в руке. Домовой бил клювом, хрипел, метался и порвал когтями наволочку. Потом его движения стали слабеть, глаза затянулись пеленой и голова поникла.
Гоуска еще минуту сдавливал его шею, потом отпустил. Домовой со стуком свалился на пол. Гоуска повернулся к стене, немного поворочался и заснул сном
Проснулся он поздно, в середине дня. Оделся, завернул тело Домового в газету и направился к закусочной «У короля Пршемысла». Там положил Домового на прилавок. Буфетчик осмотрел цыпленка и, сбросив вниз, сказал:
— Двадцать.
Гоуска кивнул, сел в уголок к столу, заказал бутылку рома и приступил к делу. Когда в бутылке осталось совсем немножко, он поднялся и осторожно направился к прилавку.
— Дай-ка мне пару яиц, — сказал он буфетчику.
— Крутых?
— Сырых.
— Зачем они тебе?
— Я их разобью, — прошипел Гоуска, — разобью вдребезги. Ненавижу яйца. Растопчу все яйца! — заорал он на весь зал. Несколько завсегдатаев испуганно оглянулись и бросились расплачиваться.
— Иди лучше домой, — сказал буфетчик.
— Не пойду домой, не пойду домой, — повторял разбушевавшийся Гоуска. — И сегодня не пойду, и завтра не пойду, и послезавтра тоже не пойду, и буду прогуливать без всякого бюллетеня. И ничего не буду зарабатывать, и это будет здорово!
Буфетчик удивленно покачал головой.
— Вообще ничего не буду зарабатывать, — мечтал Гоуска. Вот…
— Только не хвастайся, — раздался хриплый голос. Из-за спины буфетчика высунулась голова с зелеными глазами и бледным гребешком. — Не хвастайся, говорю, завтра кончится этот твой бюллетень, не опоздай же на работу. Да не забудь поставить печать, а то не заплатят денег.
Гоуска стремительно выбежал из трактира. Беспомощно прислонился он к фонарю, потом перешел к стене. На углу улицы стояла статуя. Он направился к ней и у ее пьедестала бросился со стоном на колени.
— Святой Тадеуш, спаси меня от дьявольского наваждения! умоляюще бормотал он и тут же сказал такие слова, которые лучше не повторять, сказал их потому, что увидел статую, изображавшую не святого Тадеуша, а какого-то приматора.
Он чувствовал, что весь свет против него и что он выпил много рома.
— Господи, никто не мучается, как я, — жаловался он в голос, — такие окаянные мучения! И за что? Я курицы никогда не обидел!
В это время к нему на плечо упало что-то темное. Домовой, обретя равновесие, прошипел:
— Не ври, не ври, что не обидел! Кто мне свернул шею?
Мостильщик Гоуска склонил голову и застонал:
— Зачем ты меня обижаешь, что я тебе сделал?
— Ты свернул мне шею, — выговорил хмуро Домовой.
— А что же мне с тобой делать?
— Как это что со мной делать? Я ведь все делаю сам!
— Это, конечно, так, — бормотал Гоуска. — Делаешь все ты, а я мучаюсь. Разве это жизнь?
— Мучаться я за тебя не могу, — с отвращением произнес Домовой, — этого я не умею. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я делал за тебя все на свете?
Гоуска завертел головой.
— Ты злой, — по-детски всхлипнул он.
— Ничего я не злой. Не могу я быть злым. Так же как не могу быть добрым. Я Домовой, а не ангел. Я такой, как есть, и делаю, что полагается делать Домовому. Это только ты можешь быть плохим или хорошим, потому что ты человек. А я только работаю на тебя.
— Что же должен делать я?
— Что хочешь, это не мое дело!
Гоуска поднялся и погрозил кулаком небу, затянутому тучами.
— Черт тебя раздери, несчастный цыпленок, неужели я никогда не избавлюсь от тебя?
— А ты хочешь от меня избавиться? — Домовой удивленно вращал блестящими глазами.
— Господи Иисусе! А как ты думаешь, зачем я свернул тебе шею?
— Откуда мне знать. Вы, люди, иногда бываете такие странные. Значит, ты правда хочешь от меня избавиться?
— Правда хочу. Истинный крест хочу. Хочу избавиться, хочу — ты удивляешься? Ты отравляешь мне жизнь!
— Нет, не удивляюсь. Это твое дело, меня оно не интересует. Если хочешь избавиться, то нечего сворачивать мне шею, а скажи: фу, фу, ты мне не нужен. Но обратно переиграть уже нельзя. Ну, так как?
— Фу, фу, — сказал Гоуска, — я не хотел тебя обидеть!
— Я знаю, это ты по глупости. Так что же, будешь избавляться?
— Фу, фу, ты мне не нужен, — решительно сказал Гоуска и ждал, когда разверзнется земля и поглотит Домового. Однако Домовой спокойно повернулся и пошел. Удивленный Гоуска последовал за ним.
— Послушай, ты! Что с тобой будет? — спросил он с любопытством.
Домовой повернул голову и посмотрел на него пустым взглядом.
— Ко-ко-ко! — закудахтал он.
— Ты, не дури!
— Ко-ко-ко…
Гоуска безнадежно махнул рукой. Начинало моросить. Он поднял воротник пальто и повернул к дому.
— …дак-дак, — произнес Домовой.
Он притулился к пьедесталу статуи, присел и без особого усилия снес яйцо.
— Ко-ко-дак, — повторил он. Встал, отряхнулся и вскочил на голову статуи. Оттуда перепрыгнул на проволоку трамвайной линии, повис на ногах вниз головой и, помахивая крыльями, исчез в темноте.
Яйцо лежало у стены, белое, в черную крапинку, чуть больше куриного.