Тридцатилетняя война
Шрифт:
В самих Соединенных провинциях, несмотря на тревоги, вызванные поражением протестантов при Нёрдлингене, продолжала существовать влиятельная партия мира. Популярность принца Оранского упала, многие в республике боялись авторитаризма Оранского дома больше, чем испанцев. Эти настроения неизбежно должны были отразиться на том, как пойдет война.
Тем не менее Австрийский дом не смог в полной мере воспользоваться появившимися преимуществами, и его судьба была предрешена. Если бы Филипп IV и Оливарес позволили определенную свободу действий своим союзникам в Австрии и Нидерландах, то все могло бы развиваться по другому сценарию. Однако они настояли на том, чтобы направлять все события, и вынудили императора повиноваться ради получения субсидий. Исподтишка они лишили кардинала-инфанта власти, поручив Айтоне, его фактическому подчиненному и их креатуре, следить за тем, чтобы исполнялись приказы Мадрида, а не штатгальтера [1145] . Неспособные решать простейшие проблемы у себя дома, Оливарес и король взялись командовать теми, кто был умнее, лучше информирован и знал обстановку и в Германии, и в Нидерландах.
1145
Lonchay and Cuvelier, III, pp. 18—19.
Положение
2
Опасности таились уже в кратковременных успехах Габсбургов. 1635 и 1636 годы оказались самыми неудачными для Бурбонов и шведов за всю войну. Едва успели просохнуть подписи на Пражском договоре, как взбунтовались войска Банера. Его армия, насчитывавшая двадцать три тысячи человек, на девяносто процентов состояла не из шведов, а из иностранцев, главным образом немцев [1146] . Среди них активно действовали саксонские агенты, убеждая солдат в том, что в их же интересах уйти от шведов. Дезертирство — лучший способ заставить Оксеншерну заговорить о мире. Он вынуждает их попусту жертвовать собой, им не платят, и у них нет никаких шансов на победу [1147] .
1146
Lorentzen, p. 53.
1147
Handlingarrorande Skandinaviens Historia, XXXVI, pp. 368 ff.
На какое-то время волнения стихли, когда Оксеншерна в августе 1635 года удовлетворил требования самых настырных офицеров и подписал сними соглашение о лояльности. Однако деятельность саксонских агентов не прекращалась, вскоре недовольство вспыхнуло с новой силой, и Оксеншерна после безуспешных попыток вытянуть деньги у союзников [1148] поручил Банеру самому разбираться со своими войсками любыми средствами. Банер, хотя и был отъявленным головорезом, не располагал ни дипломатическим терпением, необходимым для разрешения таких проблем, ни достаточными силами для того, чтобы закрыть рот бунтовщикам, которых оказалось слишком много. В октябре создалась критическая ситуация, отказывались выполнять его приказы целые полки, и он признавался Оксеншерне: ему придется либо персонально сдаваться Иоганну Георгу, либо найти какое-то другое применение себе и своим шведским соратникам и бросить мятежников на произвол судьбы [1149] . Все шло к тому, чтобы потерять долину Эльбы и лишиться линии коммуникаций между Стокгольмом и канцлером на Рейне. Катастрофы удалось избежать в последнюю минуту. Подписание перемирия с поляками высвободило значительную часть шведских войск, недавно набранных на случай войны. Эти войска вовремя были отправлены к Банеру и изменили баланс сил в его пользу [1150] . Мятежники, видя бесперспективность своих расчетов на успех и возможность поживиться грабежами, поняли, что они больше выиграют, если останутся с Банером и не перейдут к Иоганну Георгу. Мятеж прекратился, но о восстановлении более или менее сносной дисциплины не могло быть и речи. «К сожалению, — писал Банер, — каждый офицер считает себя вправе отдавать приказы так, как ему заблагорассудится» [1151] . Действительно, Банеру оставалось лишь сожалеть по поводу отсутствия элементарной дисциплины в войсках. Попытки навести порядок могли только вызвать новый кризис.
1148
Ibid., p. 375.
1149
Brefvexling, II, vi, p. 225.
1150
Lorentzen, p. 63.
1151
Brefvexling, II, vi, p. 254.
Воспользовавшись возрождением лояльности армии, Банер, решив до прихода зимы предпринять быстрый наступательный бросок, нанес внезапный удар по аванпосту Дёмиц на Эльбе и разгромил саксонцев у Гольдберга, окончательно восстановив доверие войск. В дезертирстве германских союзников шведы обнаружили для себя и положительную сторону: они теперь могли считать всю страну вражеской и опустошать ее вволю и без пощады, что непозволительно было делать даже в условиях эфемерного союзничества.
Но и этот довольно скромный успех шведского маршала и его разношерстной армии стал возможен только благодаря вмешательству Франции, которая, через своего дипломата, вовремя посодействовала заключению перемирия с Польшей и предотвратила полный крах Банера [1152] .
1152
Lorentzen, p. 63.
На юге и юго-западе положение было еще тяжелее. Имперцы осаждали Аугсбург почти полгода, а когда взяли его, он напоминал город мертвых. Люди выглядели как призраки, солдаты валились с ног от слабости. За последние три месяца они съели почти всех кошек, крыс и собак, а потом вымачивали шкуры животных, резали на мелкие куски и жевали. Одна женщина призналась в том, что варила и ела мясо солдата, умершего в ее доме. Тем не менее победители, войдя в город, устроили пышный банкет, кутили до глубокой ночи, а голодные бюргеры гадали: откуда у них взялось столько еды и питья [1153] ?
1153
Chronik des Jakob Wagner, pp. 55—69; Annates, XII, p. 1765.
Ханау-на-Майне в условиях не менее суровых [1154] держался более восемнадцати месяцев. Однажды его выручили из беды, но потом город снова был блокирован и наконец покорен. Странным образом командующему гарнизоном, шотландцу Джеймсу Рамсею, оккупанты разрешили остаться в городе как частному лицу [1155] . Шотландец, пользуясь своим влиянием, поднял восстание, но силы были неравны и он закончил свою карьеру узником у имперцев.
1154
Wille, Hanau im Dreissigjahrigen Krieg. Hanau, 1888, p. 690.
1155
Lundorp, IV, pp. 687-688.
На Рейне один за другим сдались испанцам Филипсбург и Трир. Ришелье не прислал войска, и Бернхард не смог помочь Гейдельбергу. В ноябре Галлас вторгся в Лотарингию, столкнувшись с новехонькой французской армией, которой командовал сам король. «Все они были одеты в алые кавалерийские мундиры с серебряными галунами, — писал один из изумленных вояк Галласа. — На следующий день на них сверкали доспехи и развевались огромные перья, любо-дорого смотреть» [1156] . Грязные и завшивевшие солдаты имперской армии уже давно не видели ничего подобного. Но холод, голод и эпидемии сделали свое дело: плюмажные французы быстро лишились своего лоска. На глазах имперцев удалые кавалеристы «сникли и скукожились», позволяя Галласу оставаться хозяином положения [1157] . Однако зима была одинаково суровой для всех; оскудевшие земли не могли прокормить ни людей, ни животных. Чума, принесенная в этом году дождливой весной и тропическим летом, была в равной мере губительна и для населения, и для армий. Галлас отошел к Цаберну, встал на зимние квартиры, контролируя горный проход в Вогезах и угрожая Франции. Чума и голод свели его угрозу на нет [1158] .
1156
Poyntz, р. 120.
1157
Ibid.
1158
Chronik des Jakob Wagner, p. 32.
В Нижних странах французы, вторгнувшись в страну почти одновременно с объявлением войны, разгромили испанцев у Намюра [1159] и пошли на соединение с принцем Оранским в Маастрихте. Однако он не спешил объединяться с ними [1160] , а Генеральные штаты неблагодарно предложили, чтобы французы оставили Фландрию в покое и воевали с Испанией [1161] . Поведение голландцев объяснялось скорее политическим благоразумием, а не военными соображениями, но от этого оно не становилось менее вредоносным. Конечно, трудно провести грань между войной на уничтожение противника и войной с целью его сдерживания. Так или иначе, Фридрих Генрих недооценил ни династическое рвение кардинала-инфанта, ни его популярность [1162] . Уже до конца года французы, оскорбившись и негодуя, отступили, а Фридрих Генрих обнаружил, что потерял Диет, Гох, Геннеп, Лимбург и Схенк. Над его границами нависла угроза уже в трех местах, а Маастрихт, самое его ценное завоевание, оказался практически отрезанным.
1159
Avenel, V, p. 30.
1160
Ibid.,IV, p. 757.
1161
Prinsterer, II, iii, pp. 78—79.
1162
Relatione dagli Ambasciatori, Spagna. II, p. 108.
Более успешно французы действовали на юге, где Ришелье вновь задумал создать против испанцев Северо-Итальянскую лигу [1163] и предпринял две удачные операции — против Франш-Конте [1164] и на Вальтеллине. Последнюю операцию провел Роан (Роган), бывший вождь гугенотов, чья вера, как ожидалось, приведет его в стан протестантской партии в Граубюндене, настроенной против испанцев. Ожидания оправдались, швейцарцы под руководством одного из своих пасторов, непримиримого Юрга Енача, поднялись на завоевание и превращение в другую религию Вальтеллины. Войска, посланные из Тироля и Милана, потерпели поражение в четырех боях, и им пришлось оставить долину на попечение Роана, швейцарского пастора и французского короля. Но это было единственное значительное достижение Ришелье за весь 1635 год, и он должен был благодарить за него не свои войска, а персонально Роана и его религиозных сподвижников.
1163
Avenel.V, pp. 103-108.
1164
Ibid., V, pp. 209—210.