Тридевять земель

Бояндин Константин Юрьевич

В Лондоне, как и в других городах Айура, женщин оказалось большинство. Только здесь они отчего-то или рыжие, или черноволосые. Занятно. По словам сэра Джеймса, их рота прибыла сюда, чтобы проверить состояние периметра – и запустить производство танков, исконно римское дело. Именно в Риме всё и началось. После вторжения, когда выжившие люди всё ещё жили и работали под землёй – поверхность планеты была во власти нечисти – один из учёных, Клавдий Тиберий Корвин, совершил важное открытие. Изучив многочисленные образцы клеточного материала нечисти – а в этом добре недостатка не было – он отыскал способ создания гибридного организма, киборга, который вызывал распад клеток нечисти. От первого действующего образца до массового производства танков прошло почти сорок лет, но Корвин ещё увидел, как созданные им страшноватые чудища-машины прокладывают дорогу наверх – к небу, к свету, к свободе. С момента выхода на поверхность и началось новое летоисчисление.

Уже через полгода новый Рим перестал быть первым и единственным наземным форпостом людей на захваченном Айуре. Вторым стал Лондон. Но производство танков, исторически, так и оставалось на территории Рима. Власти других городов не жаждали распространять это, так скажем, нездоровое производство на свою территорию. Но приходится – чтобы перейти к заключительной фазе операции по освобождению Айура, каждый город должен стать неприступным для нечисти. Даже если она прорвёт «подставку»в каждом городе, во многих местах, в один и тот же момент времени.

Сэр Джеймс рассказал всё это совершенно будничным образом, сидя за столом. Их встретили более чем радушно – а посмотреть на вновь найденного дросселя сбежалось пол-Лондона (что характерно, почти исключительно женского пола). Ну и, когда с делами на остаток дня было покончено, им устроили приём во дворце. Артёма внутрь проводил не кто-нибудь, а лично лорд-канцлер, Алистер Кроули. Несомненно, подумал Артём, что и это имя я тоже где-то слышал. Что за наваждение?! И почему все до единого говорят по-русски? Уже сколько раз хочу спросить, и постоянно забываю.

— Глория Адсон, – поздоровалась с ним девушка, которую усадили между Артёмом и сэром Джеймсом. Так принято: между гостями всегда усаживают кого-нибудь из местных жителей. Глория оказалась высокой, рыжеволосой, очень светлокожей – ещё светлее, была бы альбиносом. – Никогда ещё не видела живого дросселя! Вам помочь. сэр Ортем?

— Мёртвый дроссель – зрелище скучное, – отозвался Артём. Девушка рассмеялась, запрокинув голову.

— Ой, да ну вас, не надо так шутить! Расскажите про Рим! Ну пожалуйста!

…В общем, совершенно непринуждённая беседа. Напротив Артёма сидел новый знакомый, доктор Арчибальд Ливси, и ободряюще улыбался, подмигивая поверх пенсне. Артём уже успел понять, что пенсне – это в первую очередь средство связи, диагностический инструмент и просто занятная штуковина на носу. Зрение давно уже у всех в полном порядке. Как и зубы, к слову. Хоть в этом повезло, подумал Артём, ненавижу ходить к стоматологу.

— Так вы поёте! – восхитилась Глория. – Спойте нам! Ну пожалуйста!

Разговоры вокруг Артёма немедленно стихли. Глория поднялась на ноги и помахала рукой – в направлении музыкантов. И впрямь: только сейчас Артём осознал, что всё это время играет приятная, классическая – даже по его меркам старинная музыка. Замечательно.

— Флютня для сэра Ортема! – торжественно объявил одетый в камзол, с залихватски заломленным на голове беретом человек. Вокруг все поднялись на ноги (поднялся и Артём) и зааплодировали. На римский манер – подняв руки над головой.

Вот я попал, подумал Артём, принимая инструмент. На вид – помесь веера, губной гармошки и мандолины. Ну хоть струны есть! Ого… струны оказались нематериальными – голограмма? Артём лихорадочно припоминал, как этот инструмент вообще держат, и придумывал, что сказать, когда все поймут, что он не…

Флютня отозвалась в его руках. Приятным, мелодичным аккордом. С ума сойти: Артём о нём только подумал – а инструмент сыграл.

Вокруг стало тихо. Совершенно и абсолютно. Артём отчего-то рассердился – пусть и самую малость. Ладно, я вам спою. Дросселям свойственны причуды – будут вам причуды.

Музыка полилась вокруг него. Оказалось, что инструмент может играть «за многих» – многоголосо, разными инструментами, главное – представлять всё это очень чётко. Артём и сам не понимал, отчего выбрал именно «Сонет» Гребенщикова. Выбралось.

Служенье Музы терпит колеса. А если терпит – право, не случайно…

Чёрт побери, спохватился он, стараясь не отвлекаться от музыки. Надо хоть маленько слова исправить, иначе меня точно в здешний Бедлам упекут.

Но я вам не раскрою этой тайны, А лучше брошу ноту в небеса…

Боковым зрением он заметил, что люди собираются вокруг. Его слушали, широко раскрыв глаза, не пропуская ни одного слова. Поразительный инструмент! Сейчас он воссоздавал игру сразу пяти отдельных инструментов.

Ты возражаешь мне, проклятая гроза? Ты видишь суть в объятии трамвайном – Но всё равно не верю я комбайну, Ведь он не различает голоса.

Глория слушала, затаив дыхание, с выражением восторга на лице.

Таинственный бокал похож на крюк, Вокруг него рассыпаны алмазы – Не расставался я с тобой ни разу, Мой снисходительный, усталый друг. Упрёки я приму, но лишь тогда, Когда в пакгаузе затеплится вода…

Когда смолкли последние ноты, растаяли в пространстве меж колонн, над сводчатым потолком – Артёму устроили овацию. Он заметил, что аплодирует и сам лорд-канцлер. Вот я попал, подумал Артём, стараясь выглядеть умеренно довольным, отвечая кивком на возгласы «Браво!».

— Ещё, сэр Ортем! – Глория схватила его за запястье, едва Артём сделал движение – вернуть флютню тому человеку в берете. – Пожалуйста! Ещё!

И снова зааплодировали. Только и успел, что выпить из своего бокала. Ничего спиртного, естественно. Его роте обходить этой ночью Лондон дозором.

Потом было ещё, и ещё, и ещё…

Когда Артём перевёл дыхание, то оказалось, что он в гостинице – вместе с Глорией. А на столе лежит другая флютня – корпус, инкрустированный серебром, подарок лично от лорда-канцлера. Поразительно, но название инструмента уже не вызывало желания кататься по полу от смеха.