Трилогия о капитане Немо и «Наутилусе» в одном томе
Шрифт:
Паганель, придя в восторг от своего ученика, не замедлил перевести товарищам ответы индейца.
— Что за умный народ! — с жаром прибавил он. — Я уверен, что из двадцати крестьян моей страны девятнадцать не поняли бы моих объяснений.
Гленарван попросил узнать у патагонца, не слыхал ли он о каких-либо чужестранцах, попавших в плен к индейцам пампасов. Паганель задал индейцу этот вопрос и стал ждать ответа.
— Быть может… — сказал патагонец.
Этот ответ был немедленно переведен на английский язык, и семь путешественников, окружив патагонца, вперили в него вопросительные взгляды.
Паганель,
Каждое испанское слово патагонца географ тотчас повторял по-английски, так что, можно сказать, его спутники слышали ответы как бы на своем родном языке.
— Кто же был этот пленник? — спросил Паганель.
— Это был чужестранец, европеец, — ответил Талькав.
— Вы видели его?
— Нет, но я знаю о нем по рассказам индейцев. То был храбрец. У него было сердце быка.
— Сердце быка! — повторил Паганель. — Ах, что это за чудесный язык — патагонский!.. Вы понимаете, друзья мои? Он хочет сказать «мужественный человек»!
— Мой отец! — крикнул Роберт Грант. Потом, обращаясь к Паганелю, он спросил: — Как сказать по-испански: «Это мой отец»?
— Es mio padre, — ответил географ.
Тогда Роберт взял Талькава за руки и с нежностью произнес:
— Es mio padre!
— Suvo padre! [46] — воскликнул патагонец, и взгляд его просветлел.
Он обнял мальчика, приподнял его с лошади и принялся разглядывать с удивлением и симпатией. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие.
Но Паганель еще не закончил своих расспросов. Где находился этот пленник? Что он делал? Когда именно Талькав слышал о нем? Все эти вопросы теснились одновременно в его уме. Ответы были тут же получены. Паганель узнал, что европеец был в плену у одного из индейских племен, кочующих по области между Колорадо и Рио-Негро.
46
Suvo padre! — Его отец!
— Но где же находился он в последнее время? — спросил Паганель.
— У кацика Кальфукура, — ответил Талькав.
— Не вблизи ли той линии, по которой мы двигались до сих пор?
— Да.
— А кто такой этот кацик?
— Он вождь индейского племени поюхов — человек с двумя языками, с двумя сердцами.
— То есть он хочет сказать, что этот вождь — человек фальшивый на словах и на деле… — пояснил Паганель, предварительно переведя дословно это красивое, образное выражение. — А сможем ли мы освободить нашего друга? — спросил, обращаясь к проводнику, географ.
— Быть может, если он еще в руках индейцев.
— А когда вы о нем слыхали?
— Давно. С тех пор солнце уже два раза посылало пампасам лето.
Радость Гленарвана не поддавалась описанию. Время, указанное патагонцем, совпадало с датой документа. Оставалось предложить еще один вопрос Талькаву, и Паганель не замедлил это сделать.
— Вы говорите об одном пленнике, — сказал он, — а разве их было не трое?
— Не знаю.
— И вы ничего не знаете о том, что теперь с пленником?
— Ничего.
На этом разговор закончился. Представлялось вполне возможным, что трое пленников могли быть давно разлучены. Но из слов патагонца несомненно вытекало, что среди индейцев шел разговор о европейце, попавшем к ним в плен. Время, когда это произошло, место, где находился пленник, даже образная фраза патагонца о его отваге — все, очевидно, относилось к капитану Гранту.
На следующий день,25 октября, наши путешественники с новым воодушевлением продолжали свой путь к востоку. Ехали они по печальной, однообразной, бесконечной равнине, на местном языке носящей название «травезиас». Глинистая почва вследствие действия ветров представляла совершенно гладкую поверхность: нигде не видно было не только камня, но даже камешка. Они попадались только на дне какого-нибудь бесплодного, пересохшего оврага или по берегам прудков, вырытых руками индейцев. Изредка встречались низкорослые рощи с черноватыми верхушками. Там и сям среди них проглядывали белые рожковые деревья — мякоть их стручков сладка, освежающа и приятна. Показывались рощицы фисташковых деревьев — ханаров — и всевозможные виды колючих кустарников, сухость которых говорила о начавшемся бесплодии почвы.
День 26 октября был утомителен. Нужно было поскорее добираться до Колорадо. Лошади, погоняемые своими всадниками, неслись с такой быстротой, что в тот же вечер отряд достиг красавицы-реки пампасов. Индейское название ее — Кобу-Лебу, что значит «великая река». Пересекая на значительном протяжении пампасы, она впадает в Атлантический океан. Там, вблизи устья, происходит любопытное явление: количество воды в этой реке по мере приближения к океану все уменьшается — потому ли, что почва дна реки впитывает влагу, потому ли, что вода испаряется. Наука еще не вполне выяснила причину этого редкого явления.
Добравшись до Колорадо, Паганель, как географ, прежде всего счел нужным искупаться в ее окрашенных красноватой глиной водах. Он был удивлен глубиной реки — явление, объяснявшееся таянием снегов под влиянием летнего солнца. Ширина реки была к тому же так велика, что лошади не в состоянии были ее переплыть. К счастью, двигаясь вверх по течению, наши путешественники вскоре обнаружили висячий мост, сделанный по индейскому способу — из сплетенных гибких палок, скрепленных ремнями. Благодаря этому мосту маленькому отряду удалось перебраться на левый берег, где он и расположился лагерем.
Прежде чем уснуть, Паганель задался целью — точно определить местонахождение Колорадо. Выполнив это, он самым тщательным образом нанес на карту эту реку — за отсутствием Яру-Джангбо-Чу, вдали от него низвергавшей свои воды с Тибетских гор.
Следующие два дня, 27 и 28 октября, путешествие продолжалось без особых происшествий. Перед глазами были все те же виды, та же бесплодная почва. Кажется, нигде нельзя было встретить более однообразный пейзаж, более невзрачную панораму. Между тем почва делалась все влажнее. Приходилось перебираться через затопленные водой низины, так называемые канадас, и через никогда не пересыхающие мелкие лагуны — эстерос, — заросшие водяными травами. Вечером лошади остановились у большого озера Ланквем, вода которого содержит очень много минеральных веществ, поэтому индейцы зовут его Горьким озером. В 1826 году оно было свидетелем жестокой расправы аргентинских войск с туземцами.