Трилогия о капитане Немо и «Наутилусе» в одном томе
Шрифт:
— Сахароварением? — удивился Пенкроф. — Кажется, за таким делом жарко бывает.
— Очень жарко! — подтвердил инженер.
— Значит, как раз ко времени! — сказал Пенкроф.
При слове «сахароварение» всегда представляются сахарные заводы с их сложным оборудованием и рабочими разных специальностей. В данном случае об этом, конечно, и речи быть не могло. Для кристаллизации сахара прежде всего очистили кленовый сок, прибегнув к очень простому приему. Сок поставили на огонь в больших глиняных мисках, подвергли его выпариванию, и вскоре на поверхность сиропа всплыла пена; ее сняли, а лишь только сироп начал густеть, Наб принялся осторожно помешивать его деревянной лопаточкой, чтобы он скорее выпаривался и не подгорал.
Несколько часов подряд жидкость кипела на жарком огне, который
Холода продержались до половины сентября, и узникам Гранитного дворца наскучило их затворничество. Почти ежедневно они выбирались на свежий воздух, но вылазки их поневоле бывали короткими. Работа по благоустройству жилья продолжалась. За работой шли беседы. Сайрес Смит знакомил своих товарищей с самыми разнообразными предметами — главным образом с прикладными науками. У колонистов не имелось никакой библиотеки, но инженер Смит был живой энциклопедией, всегда готовой к услугам товарищей, всегда открытой на той странице, которая была нужна тому или иному, и к этому источнику, освещавшему любой интересовавший их вопрос, они обращались очень часто. Так проводили; время эти стойкие люди, казалось совсем не боявшиеся будущего.
Однако уже близился конец их пленению. А всем так хотелось, чтобы поскорее пришли весенние дни или хоть прекратились бы невыносимые холода. Если б колонисте были тепло одеты и могли не бояться морозов, сколько путешествий совершили бы они, наведались бы и в дюны и на Утиное болото! Теперь к дичи легко было подобраться, и охота, конечно, проходила бы удачно. Но Сайрес Смит не соглашался, чтоб его товарищи, его сильные и сметливые помощники, рисковали своим здоровьем.
Надо сказать, что нетерпеливее всех (за исключением Пенкрофа) переносил свое заключение Топ. Бедный пес томился в Гранитном дворце, сновал из комнаты в комнату и на свой лад, но очень ясно, выказывал свою тоску и досаду на долгое и надоевшее заключение.
Сайрес Смит не раз замечал, что, как только пес приближался к провалу, сообщавшемуся с морем и открывавшему свой черный зев в углу склада, Топ скалил збы и рычал; он все кружил около этого колодца, прикрытого теперь дощатым трапом. Иногда он даже пытался просунуть под этот трап передние лапы, как будто хотел приподнять его. И лаял он тогда как-то странно — злобно и тревожно.
Инженер не раз наблюдал за такими непонятными выходками Топа. Что же таилось в этой пропасти? Что могло так волновать умную собаку? Провал, несомненно, достигал моря. Быть может, внутри гранитного кряжа он разветвлялся на узкие проходы. Быть может, он сообщался с какой-нибудь другой пещерой, скрытой в недрах гранита. Уж не приплывало ли порою какое-нибудь морское чудовище отдохнуть на дне этого колодца? Сайрес Смит не знал, что и думать, и невольно у него возникали самые странные предположения. Привыкнув глубоко заглядывать в мир научно объяснимой действительности, он не мог простить себе, что воображение влечет его в область каких-то загадочных и почти сверхъестественных явлений. Но как же объяснить тот факт, что собака, которая не отличалась особой нервозностью и никогда, например, не выла на луну, так упорно обнюхивает крышку колодца и настороженно прислушивается, делая стойку над ней. Почему она так волнуется, если в этой пропасти не происходит ничего подозрительного? Поведение Топа интриговало инженера Смита больше, чем он решался признаться в этом самому себе.
Во всяком случае, он поделился своими наблюдениями только с Гедеоном Спилетом, считая излишним посвящать своих товарищей в размышления, на которые его наводят странные повадки, а может быть, и просто причуды Топа.
Наконец морозы кончились. Пошли дожди, вперемежку с мокрым снегом или градом, бывали шквалы, но непогода не затянулась. Лед растаял, растопились снега, стали доступны и побережье океана, и берега реки Благодарения, и лес. Пришла весна, к великой радости обитателей Гранитного дворца, и вскоре они уже проводили дома лишь часы, отведенные для сна и трапез. Во второй половине сентября колонисты много охотились, и тут уж Пенкроф снова стал настойчиво требовать ружей, утверждая, что Сайрес Смит обещал их сделать. Инженер уклонялся, откладывал исполнение обещанного, зная, что без специальных инструментов почти невозможно сделать сколько-нибудь годное ружье. Он уговаривал Герберта и Гедеона Спилета подождать немного, так как они уже отлично научились стрелять из лука и приносили с охоты превосходную добычу всех видов, и четвероногую и пернатую: агути, кенгуру, пекари, голубей, дроф, диких уток, чирков. Но упрямый моряк ничего не желал слышать и не давал Сайресу Смиту покоя, добиваясь, чтобы тот исполнил его желание. Впрочем, и Гедеон Спилет поддерживал Пенкрофа.
— На острове, надо полагать, — говорил он, — водятся дикие звери, и следует подумать, как с ними бороться и истреблять их. Может, настанет час, когда это будет для нас первейшей необходимостью.
Но пока что Сайреса Смита беспокоил вопрос не об оружии, а об одежде. Платье, которое было надето на колонистов, выдержало зиму, но до следующей зимы явно не могло дожить. Во что бы то ни стало требовалось раздобыть звериные шкуры или шерсть жвачных животных, а так как на острове водилось немалое количество муфлонов, надо было найти способ приручить их, завести целое стадо и разводить муфлонов для нужд колонии. Весной и летом предстояла новая работа: устроить загон для домашних животных и большой птичник — словом, основать в каком-нибудь уголке острова нечто вроде фермы.
Для осуществления этого необходимо было прежде всего произвести разведку в еще не исследованной части острова Линкольна — в густых лесах, тянувшихся по правому берегу реки Благодарения, от ее устья до конца полуострова Извилистого, и по всему западному берегу острова. Но эту экспедицию приходилось отложить до тех пор, пока установится хорошая погода, то есть выждать еще с месяц.
Начала разведки колонисты ждали с нетерпением, и вдруг произошло событие, которое еще больше разожгло стремление колонистов исследовать все свои владения.
Случилось это 24 октября. В тот день Пенкроф отправился проверить западни, которые он всегда аккуратно осматривал и менял в них приманку. В одной из ям он обнаружил лакомую добычу — три упавших туда пекари — свинью с двумя поросятами.
Очень довольный такой удачей, Пенкроф возвратился в Гранитный дворец и, как всегда, принялся расхваливать свои охотничьи трофеи.
— Ну, мистер Сайрес, нынче мы вам состряпаем вкусный обед! Да-с, мистер Спилет, будете кушать да пальчики облизывать!
— Прекрасно, — ответил журналист. — Чем же вы нас угощаете сегодня?
— Молочным поросенком.
— Ах вот что! Молочный поросенок… А послушать вас, Пенкроф, так можно подумать, что нам подадут за обедом куропатку с трюфелями.
— Что? Куропатку? — удивленно протянул Пенкроф. — Неужели вы не любите жареной поросятины?
— Нет, отчего же, люблю, — ответил Гедеон Спилет без особого, впрочем, восторга. — Если не злоупотреблять этим кушаньем…
— Вот вы какой привереда, господин газетчик! — возмутился Пенкроф, не допускавший критического отношения к своей охотничьей добыче. — Право, очень вы стали разборчивы! А ведь семь месяцев тому назад, когда нас выбросило на этот остров, вы были бы счастливы поесть такого мясца!..
— Ну понятно, — отозвался журналист. — Человек существо несовершенное. Никогда он не бывает доволен.
— Ладно уж, ладно… — продолжал Пенкроф. — Надеюсь, Наб сегодня отличится. Поглядите-ка на этих поросят. Ведь им не больше трех месяцев, мясо у них, верно, нежное, как у перепелок. Пойдем-ка, Наб, на кухню. Я сам послежу, как они будут жариться.
Подхватив Наба под руку, моряк проследовал в кухню и погрузился в поварские труды.
Никто, конечно, не препятствовал его кулинарным затеям. Вместе с Набом он состряпал отличный обед, в него входили оба поросенка, суп из кенгуру, копченый окорок, орехи, пиво из отвара драцены, «чай Освего» — словом, все, что было лучшего в кладовой, но все кушанья затмевало главное блюдо — тушеное мясо пекари.