Трилогия о королевском убийце

Хобб Робин

— Ты знаешь такую Молли, Крысик? Нет? Не думаю, что ты можешь ее знать. Может быть, ему лучше спросить кого-нибудь еще, кто знает. Может быть, червей. — Он глупо захихикал.

Бесполезное создание. Глупый утешитель, изъясняющийся загадками. Что ж, он не виноват в том, что он такой. Я оставил его и медленно вернулся к постели, сел на край ее.

Я обнаружил, что дрожу как в лихорадке. «Припадок», — сказал я себе. Надо успокоиться, иначе будет припадок. Хочу ли я, чтобы шут увидел, как я задыхаюсь в судорогах? Мне было все равно. Ничто не имело значения, кроме того, была ли в Илистой Бухте моя Молли. Я должен был знать. Я должен был это знать, умерла она или выжила;

если умерла, то как?

Шут скорчился на полу, как бледная жаба. Он облизал губы и улыбнулся мне. Боль иногда может вызвать у человека такую улыбку.

— Это очень радостная песня, которую они поют в Илистой Бухте, — заявил он. — Триумфальная песня. Видите ли, горожане победили. Они не отвоевали свою жизнь, нет, — но получили достойную смерть. Во всяком случае, это была смерть, а не «перековка». Это хоть что-то. Что-то, о чем можно слагать песни и за что можно держаться. Вот как оно сейчас в Шести Герцогствах. Мы убиваем своих близких, чтобы этого не могли сделать пираты, а потом слагаем об этом победные песни. Поразительно, в чем люди могут находить утешение, когда больше не на что надеяться.

Мое видение начало расплываться. Я внезапно понял, что это сон.

— Я даже не здесь, — слабым голосом сказал я. — Это сон. Мне снится, что я король Шрюд.

Он поднес свою бледную руку к огню, рассматривая косточки, просвечивающие сквозь прозрачную кожу.

— Если вы так говорите, господин мой, значит, это так. Значит, мне тоже снится, что вы король Шрюд. Если я ущипну вас — может быть, я проснусь?

Я посмотрел вниз, на свои руки. Они были старые и покрытые шрамами. Я сжал кулаки и смотрел, как вены вздуваются под пергаментной кожей, ощущал, что мои распухшие суставы как бы полны песка. «Я теперь старик», — подумалось мне. Вот что на самом деле значит быть старым. Не больным, когда в конце концов поправишься. Старым. Когда каждый день становится труднее, каждый месяц наваливает на плечи новую ношу. Все поплыло, ускользая. Мне пятнадцать — мысль мелькнула и исчезла. Откуда-то донесся запах обожженного тела и паленых волос. Нет, пахнет жирной тушеной говядиной. Нет, это лечебные благовония Джонки. Смесь этих запахов была тошнотворной. Я уже не знал, кто я такой и что важно для меня. Я пытался ухватиться за ускользающую нить логики, пытался вернуть ее, но тщетно.

— Я не знаю, — прошептал я, — я ничего не понимаю.

— А как я и говорил вам. Понять что-то можно, только став этим.

— Так вот что значит быть королем Шрюдом? — спросил я. Это потрясло меня до глубины души. Я никогда не видел его таким: измученным старческой ненавистью и все-таки по-прежнему переполненным болью за своих подданных. — Неужели он должен терпеть это день за днем?

— Боюсь, что так, господин мой, — мягко ответил шут. — Пойдемте, позвольте мне отвести вас в постель. Уверен, что завтра вам станет лучше.

— Нет. Мы оба знаем, что не станет.

Я не произносил этих ужасных слов. Они слетели с губ короля Шрюда, и я услышал их и понял, что это жестокая правда и что она ни на минуту не оставляла короля. Я так ужасно устал. Все во мне болело. Я не знал, что тело может быть таким тяжелым, когда просто шевельнуть пальцем стоит неимоверных усилий. Мне хотелось отдохнуть. Снова заснуть. Это мое желание или Шрюда? Мне следовало позволить шуту уложить меня в постель и дать моему королю отдохнуть. Но шут все еще владел лакомым кусочком сведений, на котором никак не могли сомкнуться мои щелкающие челюсти. Он жонглировал пылинками знания, необходимого мне, чтобы снова стать самим собой.

— Она умерла там? — требовательно спросил я.

Он грустно посмотрел на меня, потом внезапно нагнулся и снова поднял свой крысиный скипетр. Крошечная слезинка жемчужинкой блестела на щеке Крысика. Шут сфокусировался на ней, и его взгляд снова ушел вдаль, блуждая по пустыне боли. Он заговорил шепотом:

— Женщина в Илистой Бухте. Капля в потоке слез всех женщин Илистой Бухты. Что могло выпасть на ее долю? Умерла ли она? Да. Нет. Сильно обожжена, но жива. Ее рука отрублена у плеча. Ее изнасиловали, детей убили, но она все же жива. Что-то в этом роде. — Глаза шута стали еще более пустыми, как будто он зачитывал какой-то длинный список. В голосе его не было никакой интонации. — Сгорела заживо вместе с детьми, когда пылающее здание обрушилось на них… Приняла яд, как только муж разбудил ее… Задохнулась насмерть в дыму… Умерла от воспалившейся раны всего через несколько дней… Сражена мечом… Захлебнулась собственной кровью, когда ее насиловали… Перерезала себе горло, после того как убила детей, пока пираты срывали дверь… Выжила и следующим летом дала жизнь пиратскому ребенку… Была найдена в лесу через некоторое время, сильно обожженная, но ничего не помнящая. Лицо ее обожжено, а руки отрублены, но она жива, короткая…

— Перестань! Прекрати это. Умоляю тебя, остановись.

Он замолчал и перевел дыхание. Его взгляд снова сфокусировался.

— Перестать? — Шут закрыл лицо руками и говорил сквозь пальцы: — Прекратить? Как кричали женщины Илистой Бухты! Но это уже случилось, господин мой. Мы не можем прекратить того, что уже происходит. Когда это так, уже слишком поздно. — Шут поднял голову, и я увидел, что он очень устал.

— Пожалуйста, — умолял я его, — неужели ты не можешь рассказать мне о той женщине, которую я видел? — Внезапно я забыл ее имя и помнил только, что она очень много значила для меня.

Он покачал головой, и маленькие серебряные колокольчики на его колпаке устало зазвенели.

— Единственный способ узнать — это отправиться туда. — Шут посмотрел на меня. — Если вы прикажете, я поеду.

— Позови Верити, — вместо этого велел я ему. — У меня есть дело для него.

— Наши солдаты не успеют остановить пиратов, — напомнил он мне. — Они только помогут потушить огонь и вытащить из развалин то, что уцелело.

— Значит, они должны сделать это, — сказал я серьезно.

— Сперва позвольте мне помочь вам вернуться в постель, мой король, пока вы не простудились. И позвольте принести вам еду.

— Нет, шут, — сказал я ему грустно. — Разве я могу есть, лежа в теплой постели, когда тела детей стынут в грязи? Лучше принеси мне мою одежду и сапоги. А потом отправляйся искать Верити.

Шут дерзко настаивал:

— По-вашему, неудобство, которое вы причините себе, даст хоть один глоток жизни какому-нибудь ребенку, мой господин? Почему вы должны страдать?

— Почему я должен страдать? — Я постарался улыбнуться ему. — Это, конечно, тот самый вопрос, который сегодня ночью задавал себе каждый житель Илистой Бухты. Я страдаю, мой шут, потому что страдали они. Потому что я король. Но более всего потому, что я человек и видел, что там произошло. Подумай об этом, шут. Что, если каждый мужчина в Шести Герцогствах скажет себе: «Что ж, худшее, что могло случиться с ними, уже произошло. Зачем же мне отказываться от своего завтрака и теплой постели и беспокоиться об этом?» Шут, я кровь от крови этого народа! Разве этой ночью я страдал больше, чем любой из них? Что значит боль и содрогания одного человека в сравнении с тем, что произошло в Илистой Бухте? Почему я должен думать о себе, в то время как моих людей режут, как стадо на бойне?