Трилогия о королевском убийце
Шрифт:
— Иногда немного ласки может помочь… — тихо сказала Хани, потом протянула руку и погладила мою ладонь.
Сам того не желая, я отдернул руку.
— Ты стесняешься, помощник писца? — спросила она робко.
— Я потерял ту, которую любил, — сказал я без выражения. — Я не могу никого представить на ее месте.
— Понимаю. — Она поднялась и стряхнула солому со своей юбки. — Что ж, прости, что побеспокоила тебя. — Но в голосе ее звучало не извинение, а жгучая обида.
Хани повернулась и ощупью пошла к лестнице. Я знал, что причинил ей боль, но не чувствовал за собой вины. Девушка медленно поднималась по ступенькам, и я понимал, как она ждет, чтобы я окликнул ее. Но я этого не сделал. Я пожалел, что пришел в город.
Значит, нас по-прежнему
Боюсь, что мне придется странствовать с ними еще несколько дней. Хотя бы до следующего города.
Ты не хочешь случки с ней, она не стая. Зачем тебе все это?
Я не стал пытаться облечь это в слова. Все, что я мог передать Ночному Волку, это чувство долга, а он не мог понять, почему моя верность Верити заставляет меня помогать этим путникам на дороге. Они подданные моего короля, а значит, я должен был их защищать. Даже мне самому казался несколько странным такой вывод, однако в его справедливости я не сомневался. Я должен был проследить, чтобы музыканты благополучно добрались до следующего города.
Мне удалось снова заснуть этой ночью, но спал я плохо. Как будто моя беседа с Хани открыла дверь кошмарам. Стоило мне погрузиться в сон, как я чувствовал, что за мной наблюдают. Я съеживаюсь на полу подземелья, молясь, чтобы меня не увидели, изо всех сил стараясь не шевелиться. Мои глаза крепко зажмурены, как у ребенка, который верит, что, если сам не видит, не видно и его. Но я ощущаю взгляд, чувствую, что Уилл смотрит на меня, и прячусь под одеялом, но чьи-то руки вот-вот найдут меня и там. Уилл совсем близко. Страх душит меня. Я не могу дышать и боюсь шелохнуться. В панике я покидаю свое тело и проскальзываю в чей-то чужой страх, чужой кошмар.
Я сижу на корточках за бочкой с соленой рыбой в лавке старика Хука. Темноту снаружи разгоняли вздымающееся к небу пламя и вопли умирающих и тех, кого схватили в плен. Я знаю, что мне нужно как-то выбраться. Пираты красных кораблей обязательно придут грабить и поджигать магазин. Здесь не спрячешься. Но прятаться все равно негде, а мне только одиннадцать, и колени мои так дрожат, что я не могу стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Хозяин Хук где-то на улице. Услышав первые крики, он схватил меч и бросился за дверь. «Присмотри за лавкой, Чад!» — крикнул он мне, как будто собирался просто постучаться к соседям и поболтать с пекарем. Сперва я с радостью подчинился этому приказу. Шум был еще далеко внизу, у берега, и лавка казалась надежным убежищем.
Но это было час назад. Сейчас ветер с залива принес запах дыма и яркий свет факелов. Свет и вопли приближаются. Хозяин Хук не вернулся.
Уходи,сказал я мальчику, в чьем теле прятался. Уходи, беги отсюда, беги так далеко, как сможешь, спасайся!
Он не слышал меня.
Я пополз к двери, которая оставалась распахнутой с тех пор, как ушел хозяин, и выглянул. Мимо меня по улице пробежал человек, и я снова спрятался. Но это, вероятно, был горожанин, а не пират, потому что он бежал не оглядываясь. С пересохшим ртом я заставил себя подняться на ноги, вцепившись в ручку двери. Я посмотрел вниз, на город и бухту. Половина домов была объята пламенем. Мягкая летняя ночь задыхалась в дыму и пепле, которые носил горячий ветер. В заливе стояли корабли. В свете пламени я видел, как люди разбегаются от пиратов. Захватчики идут по городу, почти не встречая сопротивления. Кто-то приблизился к лавке горшечника в конце улицы. Он нес фонарь и шел так спокойно, что я ощутил внезапный прилив облегчения. Если он может быть так спокоен — значит, битва стихает. Я уже было выпрямился, но тут же съежился снова: человек задорно размахнулся и бросил фонарь в стену лавки. Фонарь разбился, масло вспыхнуло, и огонь весело побежал по сухому дереву. Я отпрянул от света и танцующих языков пламени. С внезапной уверенностью я понял, что спрятаться нельзя, что моя единственная надежда — бегство и что я должен бежать, как только зазвенит гонг. Это придало мне мужества, я вскочил на ноги, пробежал мимо лавки и завернул за угол. На мгновение я почувствовал себя Фитцем. Не думаю, что мальчик ощущал мое присутствие. Его ничтожная Сила, ощупывая город, задела меня. Я совершенно не мог контролировать его тело, но был заперт в его переживаниях. Я был в этом мальчике, разделял его мысли и чувства, как когда-то это делал со мной Верити. Но у меня не было времени, чтобы размышлять, как это происходит или почему я так неожиданно вошел в сознание незнакомца, потому что, когда Чад ринулся в спасительную темноту, грубая рука внезапно схватила его за воротник. Объятый ужасом, он не мог пошевелить и пальцем. Мы посмотрели наверх, в бородатое ухмыляющееся лицо пирата, который схватил нас. Еще один пират появился у него за спиной, зловеще ухмыляясь. Я вместе с Чадом ослабел от ужаса, увидев блестящее острие приближающегося ножа. На мгновение я разделил с ним горячую и холодную боль от ножа на моем горле и мучительное понимание того, что уже слишком поздно, все кончено. Поток липкой теплой крови струился по моей груди. Я был уже мертв. Потом Чад обмяк в руках пиратов и упал. Тогда мой разум освободился от него. Я парил там и на несколько ужасных мгновений заглянул в мысли пирата. Его товарищ пнул мертвого мальчика ногой и хрипло упрекнул убийцу за то, что он напрасно уничтожил того, кого можно было «перековать». Убийца с отвращением фыркнул и ответил, что парень был слишком молод и недостаточно пожил, чтобы тратить на него время хозяина. Кроме того, на миг погрузившись в тошнотворный водоворот его страстей, я понял, что убийца жаждал двух вещей: быть милосердным к парнишке и насладиться, убив его своими руками.
Я заглянул в душу врага. И все равно не смог понять его.
Я плыл по улице вслед за ними, безмолвный и бестелесный. Я чувствовал, что мгновение назад произошло нечто важное, но не мог вспомнить, что это было. И потому я просто клубился, как туман, наблюдая за падением и разорением города Черные Топи в герцогстве Бернс. Время от времени меня притягивало то к одному, то к другому. Я становился свидетелем битв, смертей, крошечных побед и бегства. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, я вижу эту ночь, и передо мной одно за другим проходит около десятка кошмарных мгновений из жизни разных людей, которыми мне довелось побывать тогда.
Наконец я пришел туда, где перед своим горящим домом стоял человек с огромным мечом в руке. Он сражался против трех пиратов, а за его спиной его жена и дочь силились поднять горящую балку и освободить попавшего в западню сына, чтобы бежать вместе. Ни один из них не бросил бы семью в беде, но я чувствовал, что мужчина ослабел от потери крови и устал, слишком устал даже для того, чтобы поднять свой меч, не говоря уж о том, чтобы сражаться. Я видел, что пираты играют с ним, чтобы довести его до изнеможения и «перековать» всю семью. Я чуял холод смерти, который подбирался к сердцу мужчины, пока наконец его голова не упала бессильно на грудь.
Но миг спустя мужчина вдруг вздернул подбородок. Странно знакомый свет появился в его глазах. Он сжал меч двумя руками и с ревом бросился на атакующих. Двое упали после первого же удара. Они так и умерли с непередаваемым изумлением на грубых лицах. Третий встретил его меч, но не смог противостоять натиску. Кровь стекала с локтя горожанина и покрывала грудь, но его меч звенел, как колокол, разбивая защиту пирата, а потом внезапно, легко, как перышко, провел красную линию по горлу противника.
Когда разбойник упал, мужчина повернулся и бросился к своей жене. Не боясь обжечься, он схватил горящую балку и поднял ее с тела сына. Последний раз его глаза встретились с глазами жены.
— Беги, — сказал он ей, — бери детей и беги.
И упал замертво.
Когда женщина с окаменевшим лицом схватила детей за руки и побежала, я почувствовал, как чей-то дух поднялся с тела умершего человека. «Мой», — подумал я, а потом понял, что это не так. Он ощутил мое присутствие и повернулся, его юное лицо было очень похоже на мое собственное. Я был потрясен, когда понял, что это Верити, — он до сих пор чувствует себя молодым.