Трилогия о мисс Билли
Шрифт:
А она так волновалась! Она поняла теперь, что долгие месяцы обучения предназначались исключительно для Сирила. Каждую гамму она отшлифовывала для его ушей, каждую фразу играла так, чтобы он одобрил ее. За океаном его лицо сияло, как звезда, вело ее к неизвестным высотам…
А теперь она оказалась здесь, в Бостоне, но не могла сыграть ни единой ноты для того, ради кого так старалась. А лицо Сирила, живого Сирила, вовсе не было сияющей путеводной звездой, оно стало холодным и безучастным, как океан, который раньше лежал между ними.
Билли не понимала этого. Она, конечно, знала о пресловутой нелюбви Сирила к женщинам и к шуму,
Иногда Билли думала, что стоит прямо спросить у него, что случилось.
Но так думала былая откровенная Билли, импульсивная Билли, которая ворвалась в комнату Сирила много лет назад и радостно объявила, что пришла познакомиться. Благоразумная осмотрительная Билли, которую три года воспитывала и шлифовала тетя Ханна, никогда бы так не поступила. Но даже эта Билли рассерженно хмурилась и думала, что стоит все же сказать ему что-то и дать шанс объясниться.
За все то время, что прошло с момента покупки Гнезда, Сирил навещал ее всего два раза, а уже почти наступил День благодарения. Билли раз или два видела его в доме на Бекон-стрит, когда их с тетей Ханной приглашали туда обедать, но в таких случаях он представал либо замкнутым, молчаливым гостем, либо болезненно педантичным хозяином. Поговорить с ним у нее не было никакой возможности.
«Он обращается со мной так же, как с бедным маленьким Спунком в самый первый вечер», – мрачно думала Билли про себя.
Всего раз после своего приезда Билли слышала, как Сирил играет, и то вместе с ней его слушали еще несколько сотен человек на концерте. Она сидела совершенно очарованная, устремив взгляд на четкий профиль. Сирил играл с невероятным мастерством и мощью без всяких нот. После Билли встретилась с ним и попыталась сказать ему, насколько она тронута, но из-за охватившего ее волнения и внезапного стеснения она смогла только промямлить какую-то банальность, в ответ на которую он вымученно улыбнулся.
Дважды она просила его поиграть ей, но каждый раз он отказывался, вежливо, но решительно.
– Нет нужды просить, – однажды вмешался Бертрам, размахивая руками, – этот лев всегда отказывался реветь по приказу. Если вы хотите его услышать, вам стоило бы прокрасться наверх и встать лагерем под его дверями, терпеливо ожидая крошек, которые могли бы упасть с его стола.
– Мне кажется, твоя метафора несколько притянута за уши, – раздраженно сказал Сирил.
– Да, сэр, – признал Бертрам, нимало не смутившись. – Но не думаю, что Билли это волнует. Я просто хочу убедить ее, что, если она хочет тебя послушать, ей опять придется сидеть у тебя под дверью, как и раньше.
Билли покраснела.
– Но этого я делать не стану, – решительно сказала она. – И более того, я все еще надеюсь, что однажды он мне поиграет.
– Может быть, – с сомнением согласился Бертрам, – если табурет, пианино, педали, погода, его пальцы, ваши уши и мои часы будут вести себя как полагается, тогда и поиграет.
– Ерунда! – вспыхнул Сирил. – Когда-нибудь я, конечно, сыграю. Но не сегодня.
На этом разговор
Глава XXV
Старая комната и Билли
День благодарения должен был стать великим днем для семьи Хеншоу. Братья Хеншоу собирались поразвлечься. Билли и тетя Ханна были приглашены на обед, и приглашение Уильяма было столь сердечным, что распространилось бы даже на нового котенка и канарейку, если бы Билли взбрело в голову принести их.
Пит в очередной раз подмел и отдраил весь дом, Дон Линг снова извел несчетное количество шоколада, пытаясь приготовить ириски. Бертрам заявил, что вся Страта дрожит. Билли с тетей Ханной и раньше приходили с визитами, но сейчас был особый случай. Они придут к полудню. Это не будет мучительный полуторачасовой напряженный разговор. Они весело и дружно проведут вместе целых полдня, почти как в старые времена. Так что розы снова украсили комнаты, а на толстой шее Спунки оказался пышный розовый бант. Снова Бертрам повесил свое последнее «Лицо девушки» на самое видно место. Были и отличия: на этот раз Сирил не принес вниз ни нот, ни своей последней книги.
Обед планировали подавать в три часа, но гостей просили пожаловать к двенадцати. Точно в назначенный час они прибыли.
– Это уже на что-то похоже! – воскликнул Бертрам, когда дамы, раздевшись, протянули ноги к открытому огню.
– Конечно. Потому что сейчас я собираюсь увидеть все, что вы делали во время моего отсутствия, – отозвалась Билли, жадно оглядываясь.
– Хм, вообще-то я не это имел в виду. – Бертрам пожал плечами.
– Конечно, нет. А я имела в виду именно это, – возразила Билли, – и не только. Я полагаю, что еще я должна увидеть не меньше полудюжины новых чайников и обломков черного базальта, правда, дядя Уильям? – закончила она, обращаясь к Уильяму, который уже пять минут смотрел на нее с тихой гордостью.
– Уилла больше не интересуют чайники, – вставил Бертрам, не дав брату шанса ответить. – Можно размахивать перед ним самым старым чайником в мире, но он не обратит на него никакого внимания, если рядом окажется старая оловянная цепь с зеленым камнем.
Билли рассмеялась, но при виде искреннего расстройства на лице Уильяма стала серьезной.
– Не позволяйте им себя дразнить, дядя Уильям, – быстро сказала она. – Я уверена, что оловянные цепи с зелеными камнями ужасно интересные. Я хочу увидеть их немедленно. – Она поднялась на ноги. – Пойдемте наверх, покажете мне все.
Уильям покачал головой и стал отнекиваться, утверждая, что его коллекция едва ли достойна ее внимания, но говоря это, он встал и пошел к двери, пусть и нехотя.
– Чепуха, – весело сказала Билли и взяла его за руку, – я прекрасно знаю, что они очень даже стоят внимания. Пойдем! – И с этими словами она вышла из комнаты.
– Ой! – воскликнула она пару минут спустя, стоя перед маленьким шкафчиком в комнате Уильяма. – Какая прелесть!
– Тебе нравится? Я так и подумал! – торжествовал Уильям, и страх в его глазах сменился радостью. – Понимаешь, я думал о тебе, когда покупал их, все до единого. Я думал, что они тебе понравятся. Но у меня их, конечно, немного. Это последнее приобретение. – Он осторожно поднял с черного бархата серебряное ожерелье, составленное из маленьких плоских дисков, скрепленных цепочками и через равные интервалы украшенных странными сине-зелеными камнями.