Трилогия об Иосифе Флавии: Иудейская война. Сыновья. Настанет день
Шрифт:
– Они чертовски капризны, со всеми их субботами, праздниками, дозволенной и недозволенной пищей и всей этой чепухой. Разрешишь им выполнять их религиозные предписания – и приходится молчать, когда они полжизни бездельничают; не позволишь – они начинают упорствовать. В сущности, они годны только на то, чтобы их перепродать другим евреям. Я задавал себе вопрос, – вдруг обратился он к Иосифу, – не перепродать ли мне и вас вашим землякам? Правда, они предложили гроши, – как видно, у них избыток пророков.
Иосиф улыбнулся тихо и смиренно. Но в душе
Они натолкнулись на группу женщин. Женщинам только что дали есть; с жадностью и все же с какой-то странной тупостью глотали они чечевичный суп, жевали сладкие стручки. Это был первый по-настоящему жаркий день, кругом стояла духота и вонь. Пожилым женщинам, годным лишь для работы, оставили их платья, более молодые были обнажены. Среди них находилась и совсем молоденькая девушка, стройная, но не худая. Она не притронулась к пище и сидела, скрестив ноги, съежившись, обхватив руками щиколотки, наклонившись вперед, чтобы скрыть свою наготу. Так сидела она, очень робкая, и ее большие глаза пристально смотрели на мужчин затравленным, укоризненным взглядом.
Веспасиан обратил внимание на эту девушку. Он пробрался к ней сквозь толпу женщин, тяжело сопя от жары. Схватил сидевшую девушку за плечи, выпрямил ей спину. Испуганная, оробевшая, она подняла на него глаза.
– Вставай, – резко приказал капитан Фронтон.
– Пусть сидит, – отозвался Веспасиан. Он наклонился, поднял деревянную дощечку, висевшую у нее на груди, прочел вслух: – «Мара, дочь Лакиша, служителя при кесарийском театре, четырнадцать лет, девственница». Так вот, – сказал он с кряхтением, снова выпрямляясь.
– Ты встанешь, сука? – зашипел надзиратель. Видимо, она от страха не понимала, чего от нее требуют.
– По-моему, ты должна встать, Мара, – мягко сказал Иосиф.
– Оставьте ее, – бросил вполголоса Веспасиан.
– Может быть, пойдем дальше? – спросила Кенида. – Или ты хочешь ее взять? Не знаю, годится ли она в коровницы. – Госпожа Кенида ничего не имела против того, чтобы Веспасиан развлекался, но она любила сама выбирать предмет этих развлечений.
Девушка встала. Нежно и четко означилось ее овальное личико на фоне длинных, очень черных волос, полногубый рот с большими зубами несколько выдавался вперед. Беспомощная, нагая, юная, жалкая, стояла она, поворачивая голову то вправо, то влево.
– Спросите ее, не обучена ли она какому-нибудь искусству? – обратился Веспасиан к Иосифу.
– Этот знатный господин спрашивает, не владеешь ли ты каким-нибудь искусством, – обратился Иосиф
Мара дышала бурно, прерывисто, проникновенно посмотрела она на Иосифа удивленными глазами. Вдруг приложила руки ко лбу и низко поклонилась, но не ответила.
– Не пойти ли нам дальше? – спросила Кенида.
– Мне кажется, тебе следует ответить нам, Мара, – мягко убеждал девушку Иосиф. – Этот знатный господин спрашивает, не владеешь ли ты каким-нибудь искусством, – повторил он терпеливо.
– Я знаю наизусть очень много молитв, – сказала Мара. Она говорила робко, ее голос звучал странно глухо, приятно.
– Что она говорит? – осведомился Веспасиан.
– Она умеет молиться, – пояснил Иосиф.
Остальные рассмеялись. Веспасиан не смеялся.
– Так, так, – пробормотал он.
– Разрешите прислать вам девушку? – осведомился капитан Фронтон.
Веспасиан колебался.
– Нет, – отозвался он наконец, – мне нужны рабочие для имений.
Вечером Веспасиан спросил Иосифа:
– Ваши женщины много молятся?
– Наши женщины воспитываются не для молитв, – пояснил Иосиф. – Они обязаны соблюдать запреты, но не повеления. У нас есть триста шестьдесят пять повелений, по числу дней в году, и двести сорок восемь запретов, по числу костей в человеке.
– Ну, этого хватит за глаза, – заметил Веспасиан. – А ты думаешь, она действительно девственница? – спросил он немного спустя.
– За нецеломудренность наш закон наказывает женщину смертью, – сказал Иосиф.
– Закон! – пожал плечами Веспасиан. – Девушка-то, может быть, и заботилась о соблюдении вашего закона, доктор Иосиф, – пояснил он свою мысль, – но мои солдаты – едва ли. Должен сказать, я буду очень удивлен, если окажется, что они и в данном случае не нарушили дисциплины. Вся беда – в ее больших коровьих глазах. В таких глазах может таиться что угодно. Вероятно, там ничего и не таится, как всегда в вашей стране. Все – только патетическая декорация, а приглядишься поближе – и нет ничего. Ну, как насчет вашего предсказания, господин пророк? – спросил он с неожиданной злостью. – Если бы я вас отправил в Рим, вас, вероятно, давно бы осудили и вы рылись бы где-нибудь в сардинских копях, вместо того чтобы любезничать здесь с хорошенькими евреечками?
Но Иосифа мало трогали шутки маршала. Он уже давно заметил, что не один он несвободен в своих действиях.
– Генерал-губернатор Муциан, – возразил он с грубоватой вежливостью, – уплатил бы стоимость по крайней мере двух десятков горнорабочих, если бы вы меня уступили ему. Не думаю, чтобы мне плохо жилось в Антиохии.
– Что-то я тебя распустил, еврей, и ты обнаглел, – сказал Веспасиан.
Иосиф переменил тон.
– Моя жизнь была бы разбита, – сказал он горячо, смиренно и убежденно, – если бы вы меня отправили. Верьте мне, консул Веспасиан: вы – спаситель, и Ягве послал меня к вам, чтобы повторять вам это все вновь и вновь. Вы спаситель, – повторил он упрямо, страстно и настойчиво.