Трилогия одиночества
Шрифт:
Однако я искренне убежден, что по-настоящему можно писать только о любви и о смерти.
Мой переходный возраст уже позади. Старость – к счастью, тоже пока не обо мне. Тогда кто же я? Рыцарь печального образа? Всё это да, и всё это нет. Всё это я, и всё это – кто-то другой. Вы можете считать меня витающим в облаках романтиком, лицемером, пустословом. Мне безразлично. Есть лишь то, что болит. Любовь – это то, что всегда болит, всегда ноет. Будь ты подросток, юноша, мужчина, старик – это объединит вас, это даст одному понять другого. Боль и радость, сладость и изнывание, всё это есть. Я есть. Ты, он, мы. Мы все есть. Мы существуем. Не важно, как мы реагируем на любовь, она есть во всех нас, она будет давить на всех, не зависимо от наших убеждений. Мы будем закатывать скептично глаза, называть друг друга выпендрежными страдальцами – но когда это нас коснется, все станут равны и поймут тех, кого не понимали прежде.
Передо мной на столе листок с аккуратно выведенными буквами. «Забудешь… что душу цветущую любовью выжег». Столько людей читали эти строки, в одном из
Человек, отбросивший две тени
Мои руки настолько холодны, что когда я умываюсь по утрам, эта холодная вода в умывальнике кажется мне немного теплой. Может быть, я схожу с ума? Но это действительно так. На ум приходит много бессвязного бреда, я записываю его, лелею этот поток сознания, эту чистую эссенцию одержимости и помешательства, не задумываясь над тем, как это будет выглядеть.
«Я… как будто тащусь сквозь эту серую шерстяную пряжу. Она… цепляется к ногам. Её так тяжело тянуть… за собой.» Так говорит Жюстин, героиня фильма-апокалипсиса “Меланхолия” за авторством Ларса фон Триера. Её персонаж подвержен апатии, меланхоличности и депрессии. Я смотрел этот фильм бесчисленное количество раз, но сопереживать этой героине по-настоящему начал совсем недавно. Ровно с тех пор, когда ощутил в полной мере всю эту тяжесть шерстяной пряжи на своих собственных ногах.
Невозможно в полной мере описать, что такое депрессия. Невозможно заставить человека почувствовать это. Это болезнь души, которую не удастся вызвать простой эмпатией, нужно самому пройти сквозь всё это, чтобы иметь представление. Но я постараюсь, хотя бы примерно. Представьте, что пол вашей квартиры превратился в зыбучий песок. Каждое утро вы встаете с постели. Куда-то передвигаетесь. Но ноги тонут в нем, идти тяжело, каждый шаг – это усилие над собой, моральное и физическое. Песок повсюду, куда бы вы не шли – в квартире, за её пределами, на улицах, в метро. Он всегда под вашими ногами, они вязнут в нем, на них как будто набросили рыболовную сеть, из которой нет возможности выбраться. И чем сильнее вы пытаетесь, чем больше усилий прикладываете, тем сильнее в ней запутываетесь. Спустя несколько дней вам становится тошно уже после пробуждения, вы ещё лежите в кровати, но вы знаете, что вам придется встать. А там – зыбкий, вязкий, отвратительный песок. Везде. Липнет к ногам, окутывает по щиколотки, давит. Каждый шаг – это превозмогание себя, насилие над собой. Это ежедневная тяжесть. Тяжесть порождает усталость. Усталость порождает ещё большую тяжесть. Тик-так. Это замкнутый круг. Змея давится своим хвостом. Но выплюнуть не выходит. С таким же успехом можно пытаться не дышать или заставить желудок перестать перерабатывать пищу. Всё не зависит от вас, всё происходит и движется само по себе, и движение приводит лишь к новому движению. Это усугубление. Депрессия – это не ежедневная серая пустыня. Это пустыня, которая с каждым днем, месяцем или годом становится всё темнее, от серого к черному, песка всё больше, ноги утопают в нем по колено, затем вы уже по пояс. И однажды вы уже не можете дышать.
«На вкус как пепел…» – говорит Жюстин, беря в рот кусочек любимого мясного рулета… И начинает плакать. «Тётушка Стилбрейкер плачет» – констатирует её племянник, со всей возможной детской непосредственностью в голосе. Почему я вспомнил именно этот эпизод? Всего несколько дней назад мы сидели на кухне, я и мужчина моей матери, он приготовил молочную кашу, а значит я был втянут в некое сюрреалистичное подобие «семейного завтрака». Максимально иронично. Но суть была в ином. Как только я начал есть, я осознал – что-то не так. Молочная каша отдавала каким-то странным привкусом, когда я пишу эти строки, он снова отзывается у меня во рту, отчего меня начинает немного мутить. Тогда я не сразу осознал, что же я ощущаю. Сначала я подумал, что возможно виною всему зубная паста, после которой привкус еды немного искажается, либо что-то не то с моим горлом, может быть я простыл ночью, и теперь оно представляет из себя открытую рану? Я сидел и медленно жевал, с крайне озадаченным и задумчивым видом. Рядом со мной муж моей матери как ни в чем не бывало поглощал кашу. На меня холодными волнами начинало накатывать отчаяние. Каша отдавала в моем рту устойчивым привкусом какой-то спиртовой настойки. Ядовитым и мерзким привкусом. Чем дольше я жевал её, тем сильнее чувствовал его, тем больше росло отчаяние, и вот я начал осознавать, что к горлу подкатывает ком, а на глаза наворачиваются слезы. Я не знал, что мне делать, я впал в ступор, ощущая себя крайне неловко. Мне нужно было сказать ему, что с кашей (или со мной) что-то не так, но я не мог выговорить ни слова, так я и сидел с выражением крайней степени страдания, смущения и смятения на лице, пока он не спросил, почему же я не ем. В тот момент я чувствовал себя странно. Я не мог понять, где настоящая реальность, а где то, что я ощущаю – по неведомой мне причине. Этот эпизод с молочной кашей надолго врезался мне в сознание – как показатель того, что я не всегда могу доверять самому себе, и это может вводить в состояние приступа отчаяния. Возможно ли, что всему виною та самая, тянущаяся уже много месяцев, депрессия?
Я не знаю. Единственное, что я знаю – у любой депрессии есть начало и есть конец. Конец есть в любом случае.
Манифест
Когда мы живы – Смерти еще нет. Когда приходит Смерть – нас уже нет.
Трактат о ядах
Сегодня я понял одну вещь и пришел в некоторого рода ужас и подавленность. В самом деле удивительно, что я не пришел к подобным, довольно-таки простым на самом деле, выводам куда раньше. Иногда любовь просто невозможна без страданий.
Я смакую это слово, оно бьется о мой язык, как волны стачивают берег и бетонные волнорезы, так и оно стачивает, разъедает мои зубы. Всё это звучит очень романтично, даже загадочно, пока не касается тебя. Мы привыкли слышать о любви и о страданиях других людей, мы воспринимаем это как должное, как нечто само-собой разумеющееся, однако, когда это происходит с нами, всё уже не кажется таким далеким и нереальным, таким романтичным, чуждым, безликим. Страдания. И любовь. Выводы довольно просты, и скорее всего именно поэтому я не сразу их разглядел, а может быть осознание столь простых истин вводило меня в подсознательный ужас, и я не мог озвучить их для себя.
Каждый человек может принадлежать по своей жизни к одной из двух категорий, и иногда (даже очень часто) права выбора он лишен. Первая категория – это люди, находящиеся в счастливой любви. Вторая – люди, находящиеся в постоянном состоянии «страдания» от невозможности находиться в этой самой счастливой любви. Здесь нужно уточнить один маленький пункт, который, собственно, и придает подобным умозаключениям ужасающий, пугающий, и безысходный характер. У человека только одна жизнь. В среднем, 50-70 лет, на то, чтобы провести отведенное тебе время, и повторной попытки не будет. Не будет возможности что-либо переделать, исправить, или попробовать нечто новое, совершенно другое. Одна жизнь, которую ты проживаешь, и на этом конец. Бесповоротный. И вот, тебе уготовано прожить некоторое количество лет, и у тебя есть эти два варианта. Либо душа твоя будет спокойна, ты будешь счастлив (в общепринятом понимании данного слова), либо ты проведешь эти годы в постоянном страдании от того, что твоя любовь – невозможна. То есть, если говорить очень грубо, тебе либо повезет, либо нет. Либо успел, либо нет. Либо проживешь отведенную жизнь в счастье с другим человеком, либо проживешь ту же отведенную (и довольно короткую, позвольте заметить) жизнь в одиночестве. Всего одна жизнь. Как повезет. Кто-то будет счастлив, его 50-70 лет будут тем, за что не будет мучительно больно. В конце концов, он будет осознавать то, что прожил долгую и счастливую жизнь. Однако небольшое отклонение, в большинстве случаев не зависящее от тебя – и вот та единственная жизнь, которая тебе уготована – это одиночество и печаль. Печаль. Если разобраться, это слово подходит сильнее всего. Невыносимая, долгая, серая и пахнущая сыростью. Ты выходишь из комнаты, из дома, из города. Ноги несут тебя дальше. Но внутри и снаружи эта печаль. Тебе не повезло. Маленькое невезение – и жизни нет. Мучительно больно, да, за все эти годы. Такая мелочь меняет всё. Либо ты в первой категории, либо во второй. И переиграть не получится. Ты должен успеть стать счастливым именно за эту жизнь. Но иногда тебе просто не оставляют шансов.
Это ужасно, когда всё завершается прежде, чем завершатся чувства. Но порой одной только любви недостаточно.
Крест
Как часто ты влюбляешься теперь? В каждого, кто проявит сострадание или заинтересованность? Назовет тебя особенным, сыграет на чувствах, на притворном понимании, войдет в доверие? В каждого, кто такой же загадочный, такой же непостижимый, как был для тебя когда-то я? В каждого, кто пригласит тебя в свой город, заговорит с тобой на чужом языке? И ты подхватишь. Ты поедешь, конечно поедешь. Нужно отвлечься. Нужно заместить. Нужно. Нужно?
Я ничего не знаю наверняка. Вопросы повисают в воздухе и осыпаются бабочками. Это просто паранойя, психопатия. Одержимость. Да, это точно она.
Не хочу, чтобы хоть что-либо здесь выглядело, как упрек. Потому что это не так. В конце концов, кто я такой, чтобы брать на себя это право? Проходимец. Чужой. Закопанный под слоем прошлого, слоем из пыли, обещаний, радостей и совместных побед. Мне показали, какой должна быть настоящая любовь. Теперь всё, что бы я не увидел, будет для меня не таким. Искусственным. Не настоящим. Не дотягивающим до идеала. Мне показали, что есть идеальные чувства. Но я совершил ошибку. Я отстранен от церкви, я предан анафеме. Я – персона нон грата. Всё могло быть иначе, совершенно иначе. Но я совершил ошибку.