Тринадцать полнолуний
Шрифт:
Среди солдат своего полка, Генри обратил внимание на одного. Это был очень жизнерадостный, весёлый человек. Он поднимал дух солдат, которые тосковали по родным. И когда возле консульства был тот инцидент и в глазах остальных был страх и тревога, в его глазах была твёрдая решимость не отступать ни на шаг. Он тихо перешёптывался с солдатами и после его слов выражения лиц людей стали серьёзными и страх улетучился. Его звали Януш Дробыч.
Однажды вечером, обходя посты охраны, Генри был ошарашен. Януш стоял, сжимая ствол ружья, невидящим взором уставившись в темноту ночи. Его голову окружал капюшон, сотканный из фиолетовой нематериальной энергии. Генри был поражён до самой глубины своей души. «Как? Почему? Ведь оптимизму этого
— Я давно хотел поговорить с вами о том инциденте, тогда у консульства и поблагодарить за вашу неоценимую поддержку, как вы, непостижимым образом, благотворно повлияли на солдат. Что вы говорили им, я не мог услышать, но видел, как они становились мужественнее и твёрже.
— Господин капрал, я уже и не припомню всех слов, в такие моменты слова рождаются сами по себе и льются, как вода в реке, — улыбнулся солдат.
— Я понимаю вас, мой друг и не требую ответа. Просто спасибо за то, что вы были таким мужественным и смелым. Но хочу задать вам личный вопрос. Скажите, что сейчас тревожит вас, почему в ваших глазах столько тоски? Вы беспокоитесь за своих родных?
— Да какое там мужество, я просто устал бояться смерти и стал опять звать её, чтобы покончить с этим страхом, — Януш махнул рукой.
— Но как же так может быть? — Генри сильно удивился, — вы противоречите сами себе.
— В том то и дело, господин капрал. Когда-то, очень давно, уже не помню где и как, я услышал одно выражение «страшна не смерть, а мысль о ней». Вот я и устал жить в ожидании смерти. Она может прийти в любой момент, когда ты не будешь готов к ней. А какой смысл жить в ожидании своего смертного часа?
— А может надо просто жить и не думать о конце? Оглядываясь на прожитое, обдумывать каждый свой поступок, радоваться всему большому и печалиться от малости? Так ли уж тяжело жить, зная, что финал неизбежен? А может жизнь — это не начало, а смерть — это не конец и за горизонтом жизни есть другая жизнь?
— Я видел много смертей на своём веку и каждая отзывалась во мне болью. Мои родные, кто раньше, кто позже, уже покинули этот мир, я остался один на всём белом свете. Если можно, я поведаю вам историю моей жизни, — и получив утвердительный кивок Генри, начал рассказ.
Я был маленьким, когда умер мой отец. Однажды он просто лёг спать и не проснулся. Моя бедная мать, оставшись одна с шестью детьми, была на грани отчаяния. Она пошла работать в услужение к одному пожилому человеку, который хорошо к ней относился. Жить стало немного полегче, мы уже не засыпали голодными, глотая слёзы. Но тот мужчина умер и нас выгнали на улицу. Мать скиталась с нами от дома к дому, но приюта нам нигде небыло. Один за другим, от болезней, холода и голода умирали мои братья и сёстры. Я был самым старшим и здоровьем меня бог не обидел, может по этому, выжил. И вот мы остался с матерью вдвоём. В далёкой глухой деревушке жил брат отца и мы отправились к нему. От лишений и горя мать медленно угасла, я остался один. Семья дяди была для меня не в счёт, они жили бедно и меня это не устраивало. Я ушёл от них в поисках лучшей доли. Бродя из города в город, я был зол на всех и на каждого. Меня раздражало роскошь жизни одних и нищета и убогость существования других. Я начал ненавидеть людей, одних за их удачливость и богатство, других за нищету и глупость, из-за которой они, мне казалось, и живут так плохо. Разуверился в боге, видя, как одни пухнут от обжорства, скармливая хлеб свиньям и бездельничают, а другие, пухнут от голода и мрут, как мухи, хотя и трудятся от рассвета до заката. Я стал грабить и убивать богатых, отдавая награбленное бедным. Но это не принесло желаемых результатов. Бедные, получив деньги, не могли распорядиться ими с умом. А может просто деньги, доставшиеся неправедными путями, не приносили им пользы? Я понял, что не могу обогреть весь мир и впал во все тяжкие. Начал топить свою злобу в вине. Сначала мне это нравилось, ведь молодое вино, в малых дозах, игриво, появилась ещё большая удаль и разухабистость. Я сделался ещё более изощрённым и умелым в своих деяниях. Но у вина есть ещё один талант, с годами оно становится старым и мудрым и требует увеличения своего присутствия в желудке. Тем, кто хотел меня урезонить, я отвечал одной полюбившейся фразой, услышанной из уст спившегося помещика: «не будьте смешными, обвиняя человека в пьянстве лишь за то, что он любит виноград».
Напиваясь до бесчувствия, я стал ещё злее и отчаяние совсем захлестнуло меня. Но если бы только это. В хмельном бреду я начал видеть призраки убиенных мной людей. Они пугали меня и тянули за собой в чёрную, ледяную бездну постоянного кошмара. Я потерял чувство реальности, видения переходили в явь, а явь в видения. Ужас стал моим вечным спутником. Не в силах бороться с ним, я сам стал искать смерти. Лез на рожон в драках, несколько раз пытался наложить на себя руки. Но всё было тщетно. Смерть, которую я нёс на своих руках другим, отвернулась от меня, будто спряталась и не хотела встречаться со своим верным вассалом.
Я стал пить ещё больше, уже не останавливаясь. Свои разбои я прекратил, потому что сил на них уже не оставалось. Да и бессмысленность всего была очевидна. Мои чудовищные деяния, которые я совершал с именем господа на устах, во имя справедливости для всех, оказались полным бредом полусумашедшего пьяницы, т. е. меня.
Однажды, в каком-то захолустье я несколько дней подряд напивался в маленьком кабаке. Засыпал и просыпался за одним и тем же столом, только менялись собутыльники. Выпивая чарку за чаркой, я надеялся, что каждая будет последним шагом к смерти. В очередной раз открыв, мутные от пьянки, глаза, я увидел перед собой старика. Он сидел напротив меня и пил что-то из кружки, вытирая рукой аккуратную бородку.
— Что же ты сделал с собой? Посмотри, в кого ты превратился, — тихо сказал мне старик.
— Чего тебе надо, старик? Кто ты такой, чтобы учить меня? — я едва ворочал языком, но попытался стукнуть кулаком по столу.
— Не шуми, я тебя не боюсь. Ты превратился в жалкое подобие человека, который собственными руками выкорчёвывет из себя остатки жизни. Посмотри, что ты теперь из себя представляешь.
Старик посмотрел на меня жгуче-пронзительно и тут я словно раздвоился. Одна моя половина осталась сидеть за столом, а другая оказалась чуть в стороне. Я ужаснулся. На той стороне стола, где сидел я, мотыляясь из стороны в сторону, сидело чудовище: спутанные волосы, всклокоченная борода, худой, с бездумными пустыми глазами, в жалких, грязных лохмотьях.
— Ну, как впечатление? — хитро прищурившись, улыбнулся старик.
Мой затуманенный похмельем разум с трудом понимал, что происходит. Не могу сказать, что я остался равнодушным, но и осмысление не наступило.
— Ты настолько омерзителен, что даже смерть, которую ты ждёшь, не хочет смотреть на тебя. Но и это не самое главное. Ты слишком часто пользовался её услугами, а теперь она устала от твоего общества и отдалилась. Кто недостойно жил, чрезмерно грешил некаясь, на земле не смог противостоять дъяволу — тому незачем умирать.
Я смотрел на старика, пытаясь понять, что он мне говорит. А он, тем временем, продолжал свой монолог.
— Ты обречён на долгую жизнь, пока не отмолишь все свои грехи. А чтобы не пить вино попусту, бездумно и бессмысленно, я дам тебе список здравиц и чарку уменьшу.
Тут старик взял глиняную кружку и сжал её в кулаке. Чудесное превращение случилось с ней. Большая кружка, в которую вмещалась пинта вина, превратилась в стаканчик, на один маленький глоточек. Вот он, посмотрите. Януш достал из кармана брюк матерчатый мешочек, развязал тесёмку и вынул оттуда небольшую стопочку, действительно, на один глоток.