Тринадцать полнолуний
Шрифт:
— Теперь он всегда со мной, только вот выпить удаётся всё реже и реже, а жаль, ведь теперь, когда у меня появился такой прекрасный перечень, можно было бы пить почаще. Но видимо, свою норму отмеренную я уже выпил, — Януш грустно улыбнулся и тряхнул головой, — но после встречи с этим стариком я всем и всегда рассказывал об этом списке здравиц.
— Скажите, а что было с вами после этой встречи?
— А он исчез так же внезапно, как и появился. Прочитал мне список и испарился. Я думал, что ничего не запомнил, но когда очнулся, список звучал в моей голове и ни слова из него я не забыл. А потом я долго болел, валялся в приютах для бедных, видя физические страдания несчастных. А когда силы вернулись ко мне, я так и остался работать санитаром. Смотрел, как работают доктора и запоминал все то, как они лечили больных. Надо сказать, годы моего пьяного бытия, как ни странно, не высушили мои мозги. Но основательно учиться этой профессии мне было не по карману. Поэтому до всего приходилось доходить самому. В этой больнице работал пожилой врач, который стал помогать мне. Он научил меня читать и писать и приносил книги по медицине. Я проявлял завидное рвение и он довольно часто хвалил меня. А теперь, могу сказать без ложной скромности, я могу похвастаться вполнее приличными знаниями в этой области.
— А как вы попали сюда? — спросил
— О, это отдельная история. Я готов вам рассказать об этом, а вы, господин капрал, не устали от моих рассказов?
— Нет, что вы, мне очень интересно слушать столь умелого рассказчика, как вы, — улыбнулся Генри.
— Ну, что ж, мне давно хотелось поделиться с кем-нибудь о странной истории, которая произошла со мной в дни моей работы в больничном приюте. Я познакомился с одной женщиной. Она очень тяжело болела, почти при смерти была. Я долго выхаживал её, пока робкие ростки жизни вновь проклюнулись в её существе. Вроде бы, мы понравились друг другу и когда она чуть-чуть поправилась, мы стали жить вместе. Я забыл сказать, что при приюте была маленькая сторожка, вот там я и жил. Обвенчались мы по-божески, свили своё гнёздышко и стали уже о птенчиках подумывать. Но видимо, господь был сердит на нас обоих и не давал нем деток. Ну, свои-то грехи я знаю, а вот за что она была наказана, только ему известно. Три года прожили мы в ожидании, но чуда не наступало. Но потом, в приют попала женщина, роду не бедного, в одеждах дорогих, потому было странно видеть её в бедной больнице. Без памяти она была, в лихорадке металась, бормотала что-то, не разобрать. А когда наши сёстры милосердия корсеты да платья с неё сняли, взорам нашим большой живот предстал. На сносях она была. Всё сделали, как полагается, ребёночку на свет появиться помогли. Хорошенький малец, здоровенький был. А вот мать его совсем плоха, еле-еле из лап смерти её вытащили. Радовалась она малышу, с любовью на него смотрела, но в глазах такая тоска и мука были, что сердце кровью обливалось. А когда она поправилась, то просто сбежала, а ребёнка оставила. Думали-гадали, что с ним делать, а жена моя и говорит: «давай себе его возьмём, может, это знак господний нам, будем его, как своего растить». Так и порешили. Третий годок пошёл нашему сынку обретённому, я на него нарадоваться не мог, такой смышлёный. Говорил, чисто книжку читал, все его в нашем приюте полюбили. А вот жена моя наоборот. С каждым днём мрачнела и ребёнка возненавидела. А ещё повадилась она в дом один бегать, что недалеко от приюта стоял на окраине города. Люди всякое про тот дом говорили, мол, творится там что-то непотребное. Под покровом ночи в том доме собирались странные люди. Что они там делали, никто не знал, но дурная слава была у этого особняка. Вот и жена моя стала частенько туда наведываться. Сначала я значения не придавал, она что-то бормотала мне о том, вроде по хозяйству помогает, где прибрать, где постирать. Но потом, я стал замечать, изменилась она сильно. Из доброй, покладистой превратилась в настоящую фурию. Стала нервной, злой к людям, а ребёнка то погладит, то отшлёпает до синяков. И в глазах появилось что-то такое, как глянет, в дрожь бросает. Пытался я поговорить с ней по-хорошему и по-плохому, но не добился никакого ответа. Запретил ей ходить в тот дом, но она стала плакать и обещать, что станет прежней и как-то притихла, присмирела и я успокоился.
А через несколько недель, она пропала вместе с сыном. Весь день я искал её, но как сквозь землю провалились. День за днём не прекращал поиски, а к исходу недели будто толкнул меня кто-то пойти к тому злосчастному дому. Я перемахнул через изгородь, подкрался к стене, нашёл выступ и влез на него, чтобы заглянуть в окно. Едва не свалился от той страшной картины, которая предстала моему взору. Несколько человек стояли вокруг стола и среди них была удивительно красивая рыжеволосая женщина. У неё были жгуче-зелёные глаза, губы шевелились, она что-то читала в большой книге. В дальнем углу комнаты был ещё кто-то, но я никак не мог разглядеть его. Но тут рыжая повернулась в тот угол и из него, на свет нескольких свечей, стоящих на столе, вышла, кто бы вы думали? Моя жена. Она была одета во что-то чёрное и самое удивительное было то, что она, словно находилась под воздействием чего-то, стеклянные глаза, на губах блуждала улыбка. Моя жена подошла к рыжей и та, положив руку ей на голову стала что-то говорить. Жена закрыла глаза и начала качаться из стороны в сторону. Я смотрел во все глаза, меня будто приковали к стене. Но тут остальные присутствующие отошли от стола и встали вокруг двух женщин. Я чуть не рухнул со стены. На столе сидел мой сынок, голенький и тихонько плакал. Рыжая подошла к нему и дала выпить что-то из большого бокала. Мальчик выпил, чуть поморщился и перестал плакать, потом стал каким-то тихим. Взяв его на руки, рыжая поцеловала его в лоб и положила на стол, поправив ручки и ножки ребёнка. Он лежал на спинке, голенький, беззащитный и отрешённый от всего мира. Волосы зашевелились на моей голове от предчувствия, что сейчас произойдёт что-то страшное.
Не стал я дожидаться продолжения и с диким воем ввалился в окно. Силой меня господь не обидел, разметал я всех по углам. От неожиданности, они и понять ничего не успели. Кулаками да всем, что под руку попадало, молотил я по ним, не давая опомниться. Вцепился рыжей в волосы да хлестал её по лицу, словно чувствовал, что в ней всё зло заключено. В запале нащупал что-то на столе и поднял. В моих руках был странный, кривой нож с толстой рукояткой. Полоснул я по рыжей, не разбирая куда, схватил мальца и жену свою и побежали мы по коридору искать выход. Но будто черти водили нас по кругу, коридор за коридором пробегали, но за каждой дверью опять в ту комнату попадали. А там кровь и разруха от моего вмешательства. Свечи чёрные из подсвечников выпали, но не потухли и маленькие язычки пламени уже вспыхивали в разных местах комнаты. Честно вам скажу, испугался я не на шутку, как никогда со мной не было. Люди в дорогих одеждах были и рыжая эта вся в золоте да в драгоценных каменьях. Повсюду её зелёные глаза меня преследовали. Ребёнок, словно мёртвый, на моём плече болтался, а жена и вовсе, еле ноги передвигала. Выскочили мы в очередной раз из этой комнаты чёртовой и тут, откуда он взялся, огромный штырь из стены, словно стрела из лука. Напоролась моя жена на него и как бабочка на иголке повисла. Насквозь проткнул он её прямо в сердце, вырвав его из груди наружу. Как в тумане видел я этот живой, пульсирующий комочек на конце злополучного штыря. «Ну, вот и всё» подумал я и будто отпустил меня кто-то, сразу нашёл выход. На одном дыхании выбежал я из этого дома и пуще ветра помчался по улице к приюту. Добежав до забора, остановился дыхание перевести и мальчика осмотреть и в ужас пришёл. Ребёнок почти не дышал, только пульс на шее, еле видный, говорил о том, что жизнь ещё теплилась в нём. Заплакал я, заплакал как женщина над тельцем. Пробрался в свою комнату и попытался вернуть его к жизни. Но то ли опоили они его чемто, то ли я, пока бежал, ударил его обо что-нибудь, усилия мои были напрасными. Вот тут я первый раз такой страх испытал, что наверно, никому не доводилось. Даже не знаю, откуда он взялся. Нет, не смертей я испугался, которые в том доме поселились от моих рук, ни смерти жены, но тот страх до сих пор в моём сердце живёт. С ним я и убежал из своей сторожки, оставив ребёночка на кровати. Помочь я ему не мог да и никто не смог бы вернуть его к жизни, я понял это. С этими мыслями и помчался я по улицам, прочь из города. Оглянулся на бегу и увидел, как в той стороне, где дом стоял, пламя до небес поднималось. Когда у человека ничего не остаётся от прежней жизни, остаётся он сам и это немало.
Шёл я из города в город и глаза той рыжей бестии меня всюду преследовали. То будто она среди людской толпы мелькнёт, то в ночлежке, где я на сон останавливался, из угла на меня смотрит, то улыбается, то гримассы страшные корчит. А потом стала она ко мне во снах приходить. И такие это были сны удивительные, я то от сладостной неги просыпался, то в холодном поту. Однажды она приснилась мне в платье подвенечном и тихо так прошептала: «Ты хотел убить меня, но слаб ты для такого подвига. А вот я сильна и мне это подвластно. Твоя смерть в моих руках, когда захочу, тогда и брошу на тебя её покрывало. Но это ещё не всё, выйду замуж за останки души твоей и на вечные муки обрету её в чёрном, страшном мире». Проснулся я и места себе не находил. Устал от этого её постоянного наблюдения за мной. А тут, в одном городе в военный лазарет попал, в санитары напросился. Долго за больными ухаживал, а потом пошёл к самому главному и подал прошение, чтобы меня в солдаты записали. Так я здесь и оказался. Но от себя и мыслей своих не убежишь, вымотала она меня до самого дна моей души и страх смерти нежданной теперь со мной в любую минуту. Не за тело своё боюсь, а за то, что и после смерти моей душе не будет покоя.
Генри смотрел на солдата и молчал. Что он мог сказать человеку, который столько натворил в своей жизни. Януш считал себя носителем добра и справедливости, а так ли это было на самом деле? Так ли виновны были те, на чьих жизнях Януш поставил крест до того случая в странном доме? Кто вправе решать, сколь тяжелы преступления того или иного человека?
Может Януш, действительно, выступал в роли десницы божей? А может, он был посланцем дьявола для уничтожения невинных душ? Всегда ли роскошь и богатство — награда за душу, проданную сатане? А разве можно исключать и такое предположение, что земные блага даются человеку для того, чтобы, незаботясь о хлебе насущном, иметь время совершенствовать свою душу? А вдруг те, кто в этой жизни влачит жалкое существование, в предыдущих жизнях совершили какую-то чудовищную ошибку и теперь это их искупление? А для тех, кто сейчас купается в роскоши, это испытание для их душ? Сколь хрупка и незаметна глазу грань между добродетелью и пороком! Одно вытекает из другого и то, что в отдельном случае может быть добродетелью, в другом может стать пороком и нет конца испытаниям для души. Как сказал Грант «масса ответов и все они резонные». Скорее всего, в безкомпромиссности и непредвзятости Высших божественных судей и заключено наше дальнейшее продвижение по ступеням духовной эволюции. «Я опять погряз в вопросах. Но если я вижу его фиолетовое свечение, значит, я должен помочь и обратиться за помощью к Акзольде. И в тоже самое время, у меня есть уже пример тому, как с моей помощью Ядвига вернулась к жизни. И вот что получилось из этого. Ещё кухарка, старая мудрая женщина, которая часто баловала меня разными вкусностями говорила: „не тягайся со свиньёй, измажетесь оба, но свинье это понравиться“. Я просто уверен, что эта рыжеволосая женщина из его рассказа и есть моя давняя знакомая. Что она творила в этом доме, видимо, какой-то обряд? Она само исчадие и уверен, без Людвига тут не обошлось. И это была моя первая неудачная попытка испытать свои таланты. Но, кажется, я уже где-то слышал такое выражение „неудача — мать гения“? Кто же мне это говорил? Ах, да, мой добрый учитель Юлиан, который, боясь задеть моё самолюбие, попытался скрасить мой промах. Но с ними разговор будет позже. Сейчас меня больше беспокоит Януш. Но имею ли я право просить за него? Может этот его страх смерти и есть искупление за его деяния? Но надо попробовать дать ему шанс» подумал Генри, решив, выйдя в астрал, обратиться к Акзольде.
— Ваша история вызвала у меня бурю эмоций. Я не могу ни осуждать, ни хвалить вас за то, что вы делали. Слишком тонка и незрима грань между добродетелью и пороком, вам остаётся только уповать на милость Высших сил. А вдруг они найдут хотя бы маленькую положительную сторону в вашей жизни и решат, что вы искупили свою вину, если она есть. Надейтесь и верьте. А завтра, когда сменитесь с дежурства, я хочу отвести вас к одному очень умному, замечательному человеку, который, я уверен, сможет объяснить вам некоторые истины.
— Спасибо, господин капрал, я давно наблюдаю за вами и заметил, в вас есть что-то такое, чего я никогда не видел в других. Может, наш разговор и нужен был мне для того, чтобы излить свою душу, даже если она у меня чёрная и подлая. Но она всё-таки есть и я чувствую её боль от того, что этой искре божьей не удалось вырваться из тисков, которые она сама себе сотворила.
— Вы говорите так, словно отделяете себя от души, но ведь вы единое целое? — удивился Генри словам Януша.
— А мне порой так не казалось. Когда мой разум строил планы, душа молчала, а потом она ныла от боли понимания случившегося, а разум не находил слов, чтобы привести разумные доводы своему решению и успокоить её. Разве вы не находите, что эта двойственность присуща всем? Совесть, к сожалению, не болезнь, которая может пройти.
— Да, вы правы. Вот за единство двух этих составляющих и должен бороться человек сам с собой, — Генри удивился философским рассуждениям простого солдата.
— Но у меня, к сожалению, уже не осталось времени, чтобы научиться побеждать в этой борьбе. Я упустил его, когда был молод, а с таким багажом, который я насобирал за свою жизнь, мне уже никто не даст послабления, — Януш печально улыбнулся.
Генри, действительно, не знал, что ответить этому человеку и решил промолчать, пока не поговорит с Акзольдой.
— Не впадайте в уныние, всегда надо надеяться на лучшее, — это было единственное, что он мог ответить Янушу, — прощаюсь с вами до завтра, вернее, уже до сегодня, смотрите, солнце поднимается над горизонтом. Я зайду за вами и мы отправимся к моему знакомому за советом.
Но наступающий день нарушил планы Генри. Из соседней к этой провинции прискакал гонец с сообщением о том, что там взбунтовалось население и начались беспорядки. Уже были жертвы среди солдат и коренных жителей. Было принято решение выступить отрядом на помощь соседнему гарнизону. Полковник Юрсковский пригласил Генри в свой кабинет для разговора.