Тринадцать полнолуний
Шрифт:
— Когда это случилось? — тихо спросил он.
— Мы так и не нашли её тело.
— Что значит, не нашли? Как всё произошло?
— Это так страшно и нелепо, что я не могу поверить в случившееся, — отец встал и стал ходить по комнате, — такая ужасная смерть, ничего не понимаю.
— Как страшная? Ну, скажи же, наконец, что случилось? — Генри, провожая отца взглядом, почувствовал его сметение.
Герцог остановился, посмотрел в глаза сыну и тихо сказал:
— Семь дней назад, Эдель, ночью, вышла из дома и ушла к морю. Виолетта, почувствовав неладное, не найдя её в спальне, бросилась искать. Но помешать её замыслу, она уже не успела. Добежав до берега, она увидела, как Эдель вошла в воду сначала по колено, потом по грудь, простёрла руки вверх и волна накрыла её.
Герцог постоял немного и вышел из комнаты. Генри слушал и не мог поверить в то, что никогда не увидит больше свою мать. Сонпредупреждение сбылся с невероятной точностью. Шатаясь на ставших ватными ногах, Генри вышел из дома и
— Как ты могло? За что? Почему ты так жестоко обошлось со мной? Ты отвратительно, я не ненавижу тебя! Где же ты был, всемогущий господь?! Почему ты не спас, не остановил её? — закричал Генри и бросился к морю. Подбежав к воде, он стал бегать по кромке берега и пинать подкатывающие волны. Рухнул на колени и в исступлении, бил кулаками по воде. Обессилив от захлестнувшей ненависти, упал лицом в воду, хватал ртом волны, кусая воду, как будто хотел зубами причинить морю боль. Морская соль и соль его слёз смешались воедино. Чьи-то сильные руки выхватили его из воды. Он, как птица в силках, забился в истерике в этих руках, но его встряхнули и поставили на ноги. Открыв, воспалённые от морского песка и соли, глаза, он сквозь пелену слёз, разглядел Юлиана.
— Отпустите, отпустите меня, я не хочу жить! — кричал Генри, вырываясь из рук доктора.
Юлиан, крепко держа его за плечи, с горечью смотрел на несчастного паренька, давая ему выплакаться. Генри, не в силах справиться с нахлынувшим отчаянием, обмяк в руках доктора. Юлиан прижал к себе содрогающееся от рыданий тело мальчика.
— Ничего — ничего, поплачьте, мой друг, поплачьте, прижимая к себе Генри, Юлиан гладил его по голове, — дайте слезам омыть свою душу.
Долго стояли, обнявшись, солидный мужчина и пятнадцатилетний мальчик, в душе которого, как ему казалось, боль и мука теперь поселились навсегда. Биение сердца Юлиана немного успокоило Генри, он поднял на доктора глаза, полные слёз. Доктор улыбнулся ему и повернул к морю лицом.
— Я понимаю ваше отчаяние, мой мальчик. Бог мой, как же трудно найти слова, чтобы попытаться успокоить вас и привести ваши мысли в порядок, — тихо начал говорить Юлиан.
— Я понимаю, вы хотите поддержать меня. Но боюсь, вряд ли смогу понять, что бы вы ни говорили сейчас. Моя душа разрывается от боли и непонимания. Почему, почему так случилось? Кто виноват в том, что это произошло?! Отец, я, провидение? Ведь она была самым добрым, нежным и ласковым человеком! Самая замечательная, родная и любимая, никому не причиняла зла. Где же был господь? Почему он не уберёг её от этого! Ведь она так безгранично верила в него и меня учила, верить в его силу и заботу! А он? Он оставил её и бросил в пасть безумия! — голос Генри сошёл на крик.
— Нет, нет, мой друг. Здесь некого винить. Не герцог, не вы, ни, тем более, всевышний, не виноваты в том, что случилось.
— Но как же так?! Неужели вы забыли, как после того разговора когда отец ударил её, мама стала такой, молчаливой и странной. А господь допустил это. Так как же вы хотите убедить меня в том, что он всемогущ и бережёт нас всех? — Генри не скрывал сарказма.
— Если бы вы знали, как глубоко ошибаетесь. Лишь ваша молодость и душевная боль даёт вам право так думать. Подвергать сомнению существование незримой силы, которая наблюдает за нами, просто нелепо. Человек должен искренне верить в бога даже тогда, когда не получает то, о чём истово молит создателя. Поверьте, я много видел на своём веку и уже давно перестал сомневаться в ней. Конечно, вам трудно сейчас понять, что я говорю, слишком тяжела боль вашей утраты. Но поверьте мне, я смогу привести вам тысячу доводов о правоте моих слов. Ваше отчаяние поставило непреодолимую преграду перед моими рассуждениями. Но я приложу максимум усилий, дабы достучаться до вашего сознания. Пойдёмте отсюда, шум волн, в котором вы слышите хищнические звуки, мешает нашей беседе.
Они поднялись по пологому склону берега и долго бродили по лесу. Как во сне Генри, под их ногами хрустела старая хвоя. Доктор говорил и говорил, не умолкая ни на минуту. «Бог не играет в кости с мирозданием, случайностей исхода событий нет. Все наши действия ведут к закономерному финалу. Из миллиарда жизненных дорог можно выбрать свою и столько же чётко определённых концов пути». Он размышлял вслух о превратностях судеб, о прошлых жизнях, о какой-то карме и перерождении. Генри сначала слушал его невнимательно, просто, чтобы не быть сейчас одному. Доктор, изредка бросая на него взгляды, видел отрешённость и отсутствие интереса, сердился на себя за то, что не может объяснить парню смысл. Подыскивая слова, он поймал себя на том, что уходит ещё дальше в дебри. «Так, надо остановиться и всё хорошенько обдумать. Господи, помоги мне найти такие слова, чтобы он понял» думал Юлиан.
— Мальчик мой, я вижу, как тебе трудно сейчас. Твоя боль безмерна. Давай поступим так. Я провожу тебя домой, ты побудешь с отцом. Ему сейчас тоже очень тяжело, вам надо держаться вместе, чтобы было легче пережить эту утрату. А завтра мы снова вернёмся к этому разговору.
— Нет, нет, дядя Юлиан, я не хочу его видеть, без матушки этот дом опустел, — взмолился Генри.
— Да, я вижу, что ничего не смог вам объяснить. О, господи! Как скуден мой язык! — хлопнул себя по лбу доктор, — но всё равно, нам надо пойти и предупредить вашего отца.
Когда они пришли в дом, герцог сидел в кресле у камина и смотрел на пламя. Генри с доктором тихо зашли и остановились в дверях. Генри смотрел на, моментально, заметно постаревшее лицо отца, на его дрожащие руки. Что-то дрогнуло в душе юноши. Отец, всегда суровый, независимый, отличавшийся отсутствием эмоций, сейчас был каким-то беззащитным и подавленным. Он плакал! Генри, никогда не видевший отца таким, сначала опешил, а потом почувствовал, именно сейчас, в этот миг отец стал дорог ему как никогда раньше. Не сдерживая нахлынувшие эмоции, Генри бросился к отцу и уткнулся лицом в его колени. Герцог, вздрогнув от неожиданности, посмотрел на мальчика, переведя дыхание от сдавливающих грудь рыданий, обхватил руками и прижал к себе голову сына. Так и застыли они в этой позе, отец и сын, которых горе сроднило гораздо больше, чем вся предыдущая жизнь до сегодняшнего дня.
«Слава тебе, всевышний, значит, он всё-таки хоть что-то понял» подумал Юлиан и тихонько вышел, прикрыв за собой двери гостиной.
В эту ночь Генри не мог уснуть. Лицо любимой матушки стояло перед ним. Его глаза были открыты, он видел силуэты мебели в лунном свете. В полнолуние луна особенно очаровательна, её ровный мягкий свет наводит на мысли о хрупкости бытия, о том, что все земные привязанности недолговечны. «Почему господь, когда создавал мир, совсем не дал человеку знаний о смерти, чтобы её приход не был неожиданностью и, щемящая до удушья тоска в этот миг не разрывала сердце». Но голос разума вмешался в душевный диалог с самим собой и напомнил, чтобы чего-то добиться, идя на риск, нужно иметь чувство самосохранения, иначе нельзя. Как проходить азбуку жизни, если ты точно знаешь, что будет потом. «Да, поразительно красивая сегодня луна, я никогда в полной мере не мог оценить эту надменную, холодную красоту. На неё можно смотреть в упор и видеть все цвета одновременно, с буро-оранжевого до лимонножёлтого. Поистине, королева ночи и грёз. Как же мне хочется сейчас поговорить с Юлианом! Только он сможет своей беседой дать мне бальзам моей ноющей душе. Я чувствую такую сильную привязанность к нему за его снисходительное и терпеливое отношение ко мне. Нужно слушать его повнимательнее, не пропускать ни единого слова. Он научит только тому, что мне будет нужно в моей жизни, сколько бы она не продлилась. Но какое-то чувство подсказывает мне, что век мой будет не долог. Странно, откуда это чувство? Ах, мама, маменька! Милое, доброе создание». Генри закрыл глаза, душа стала как один большой нерв, как болезненный нарыв, беспокоящий ежесекундно. «Нет, надо встать и идти к доктору. Его участие мне нужно сейчас больше всего». Генри легко встал с постели, очертания предметов в комнате были очень чёткими. «Неужели уже рассвет и я всю ночь пролежал в дремотной тоске?» подумал Генри. Подойдя к окну, он был очень удивлён увиденным, луна находилась на том же месте ночного неба, где он её разглядывал с кровати. Он почувствовал необычайную, странную лёгкость в теле, почти парящее, невесомое ощущение. Сладостная нега, истома во всём теле, не испытываемая им ещё ни разу в жизни. Успокоившаяся душа, словно легкокрылая бабочка, присев на цветок, находилась в покое. Разрозненные, тягостные мысли сменились пониманием тех основ земного бытия, которых люди, порой, не могут понять. Он повернулся и почувствовал, как холод и страх сковал его от увиденной картины. На кровати он увидел самого себя, своё, тихо, почти, незаметно дышащее тело! «Боже мой, господи! Что это? Как же это возможно?! Неужели я умер?! Но как же так?!» Он подумал, нужно подойти поближе, и сам не понял, как моментально, преодолев пятиметровое расстояние от окна к кровати, оказался стоящим возле и смотревшим на самого себя, тихо посапывающего в кровати. «Господи! Да что же это такое?! Что со мной? Как же быть теперь? Нелепо, странно видеть себя со стороны. Неужели это смерть?! А я так и не успел поговорить с Юлианом!». В сметении от чудовищной несправедливости, он закрыл на мгновение глаза, а когда открыл их, то увидел себя стоящим в кабинете доктора. Юлиан сидел за своим рабочим столом и что-то быстро писал в большую тетрадь. Генри видел, слышал и чувствовал всё чётко и ясно, даже бульканье жидкостей в колбах и запах, исходящий от цветов. Виденье было трёхмерным и объёмным.