Тринадцатая пуля

Меретуков Вионор

Я давно, увы, одинок, и таких вояжей по ночной Москве в моей пьяной коллекции хоть отбавляй.

Мне кажется, что я был одинок уже тогда, когда мои родные были здоровы и вполне благополучны. В ту ночь я был пьян, слезливо раскис, и мне, видимо, страстно захотелось кого-то пожалеть, вот я сам себе и подвернулся под горячую руку.

Но мысль запомнилась, и ее пророческая горькая вероятность долго печалила меня…

… Лидочка. Лидочка, Лидочка… ушедшая любовь моя… Что это? Иллюзия, сбывшаяся грустная мечта, готовая в любой момент превратиться в прах? Или просто сон?

А исторические персонажи, пусть

карикатурные, но от этого не менее реальные и страшные, кто они? Ими, этими материализовавшимися фантомами прошлого, людьми-нелюдями, переполнена моя арбатская квартира…

Слишком хорошо я знаю, чего можно ждать от этих выродков…

И пусть мне будет очень нелегко, но я сделаю все, чтобы их планы рухнули. Пусть это звучит театрально, напыщенно, но я сын России (готов снизить высоту пафоса: сильно пьющий сын России), и пепел миллионов стучит в мое сердце.

И хотя в том, что они, эти миллионы людей — давно пепел, нет моей вины, но все же… Когда-нибудь придет час Истины, час светлый и великий, час всеобщего Прозрения, и все примутся каяться за вину предков. Но когда еще придет он, этот час… А пока я покаюсь один…

Мы все живем в такое время, когда с помощью средств массовой информации, куда входят телевидение, почти весь современный кинематограф и так называемая литература, человечество настолько близко придвинулось к области непознанного, фантастического, запредельного, что этот странный сверхъестественный мир теней и сказочных чудес не мог не отреагировать…

Похоже, он всколыхнулся и сам направился к человеку…

Это я к тому, что мы, сами того не подозревая, уже давно живем рядом с этим миром…

Часть II

Глава 10

…Вернувшись в Москву, я за несколько дней уладил неотложные дела и промозглым вечером выехал из слякотной, раскисшей столицы в сторону одной южной страны, где в красивом чистом городе, полном очаровательных девушек, хорошего вина, ярких цветов и восхитительных фруктов, обитал и благоденствовал Алекс, — Алексей Иванович Ломовой, — мой стародавний друг и собутыльник.

В поезде я познакомился с крепеньким, толстеньким, лысым человечком весьма солидных лет. Человечек вежливо представился:

— Викжель, Антон Овсеевич.

И хотя я очень горжусь своим умением ничему не удивляться, мои брови медленно поползли вверх.

В памяти зашелестели истончившиеся от времени газетные страницы с заголовками о политических процессах двадцатых годов прошлого столетия.

И как бы отвечая на не заданный мною вопрос относительно странности и необычности его фамилии, толстячок любезным тенорком охотно поведал, что такова была воля его незабвенного деда, тоже, кстати, Антона Овсеевича, бывшего в известные времена ближайшим сподвижником Феликса Эдмундовича Дзержинского, а затем — в другие известные времена — разошедшегося с последним по идейно-политическим мотивам, что стоило в дальнейшем революционному деду сначала свободы, а потом, увы, и жизни.

Сын Антона Овсеевича-старшего Овсей Антонович с ведома и одобрения отца не только отрекся от опального предка, публично обозвав того троцкистским недобитком, но и изменил фамилию: вместо Троцкого…

— Вы внук Троцкого?.. — вытаращил я глаза, на мгновение забыв, что того Троцкого звали Львом Давыдовичем.

— Помилуйте, голубчик, — укоризненно сказал мой собеседник и, пока я смущенно вертелся, пояснил: — Наша семья Троцких не имела ни малейшего касательства к печально известному политическому оппоненту Сталина, и родовые корни ее следует искать в

большом торговом селе Троцкий Гай, что на Полтавщине… Там Троцкие издревле владели мельницей и скотобойней. Да… Но, согласитесь, жить спокойно с такой фамилией в то шершавое время было решительно невозможно, и мой отец в одночасье сделался Викжелем, что было тоже небезопасно, памятуя о том, что совсем еще недавно существовала сомнительная, почти контрреволюционная, организация того же названия. Но слишком далеко дистанцироваться от фамилии Троцкий тоже, знаете ли… Кое-кому в определенных, не любящих шутить, органах могло показаться странным и подозрительным, что еще вчера ты был Троцким, а сегодня внезапно всплыл в каком-нибудь солидном советском учреждении под фамилией Кац, Иванов или Пархоменко. А Викжель? Это, в известной степени, нейтрально, да и организации этой уже не существовало: ее успешно разоблачили и уничтожили верные стражи революции. Викжель так Викжель, сказал сам себе мой отец Овсей Антонович и пошел служить по литературной части, став со временем скромным фельетонистом, подписывавшим, впрочем, свои произведения так, чтобы в случае чего снять опасные вопросы, могущие возникнуть у вышеупомянутых серьезных органов, а именно: В. И. Кжель-Троицкий.

— Творить, к слову сказать, — продолжал мой попутчик, — фельетонисту довелось вдали от культурных центров нашей необъятной родины. Для работы он облюбовал славившуюся своими заполярными курортами Мурманскую область. "В тени меньше потеешь. Да и в случае чего, ехать никуда не надо", — любил говаривать сей мудрый человек, вобравший в себя печальный опыт моего опростоволосившегося деда.

Рассказывая о мурманском периоде своего военного детства, мой новый приятель так разоткровенничался, что с сардоническим смехом признался:

— Большого дурака я тогда свалял, когда не драпанул с военным транспортом к берегам туманного Альбиона. А мог… Мальчишки ведь обожают путешествовать… И жизнь моя не сложилась бы так гнусно!

Подвыпивший толстяк продолжал, поддерживая дорожные традиции, изливать душу. В купе так называемого международного вагона мы были вдвоем.

Пили превосходный армянский коньяк, который с таинственным видом — словно фокусник — из объемистого чемодана извлек предусмотрительный Антон Овсеевич.

Помимо коньяка из того же чемодана были извлечены: икра черная и красная, провисной балычок с Дона, греческие маслины, салатик "оливье" домашнего приготовления, сваренные вкрутую яйца, венгерские перченые колбаски, холодный ростбиф с кровью, гусиный паштет и, естественно, курица. А также мягчайший белый хлеб.

Сие гастрономическое изобилие не могло не вызвать на моем лице выражения приятного изумления. Заметив это, Викжель, вытаскивая из чемодана все эти кулинарные прелести, туманно приговаривал:

— Дары природы, дары природы, дары природы, мать их…

Наполнив стаканы коньяком, он указал на толстую вареную птицу:

— Несколько лет назад, в ту достославную эпоху развитого социализма, когда продукты питания между жителями нашей могучей Родины распределялись по талонам, а по праздникам еще и разыгрывались в лотерею, мне, в ту пору скромному советскому служащему, несказанно посчастливилось: в канун всенародного торжества — семидесятой годовщины Октябрьской революции — я выиграл курицу. Вернее, петуха, который, судя по малюсенькому телу и синим мускулистым ногам с грозными шпорами, вел свою родословную от боевых петухов Древнего Востока и был забит на мясо явно по ошибке… Вот оно, подумал я, воплотившееся в продукт питания великое завоевание Октября! Завоевание представляло собой уставшее от сражений несчастное пернатое, умерщвленное, скорее всего, из сострадания: жизнь у этого петуха была, конечно, не сахар — за это говорила его горестно склоненная окровавленная голова с навеки закрытыми очами, и, скорее всего, он принял смерть как избавление от мук…