Тринадцатая пуля
Шрифт:
И тут он выпустил по мне такой мощный заряд ненависти, что я подумал: сейчас убьет! Я заерзал на своем стуле. Впервые со времени приезда в Париж мне стало не по себе…
Наша визуальная дуэль продолжалась уже несколько минут, когда к столику злобного француза подошла полная некрасивая девушка. На ней были широкие черные брюки и желтая бесформенная куртка. Девушка наклонилась к грозному толстяку, что-то сказала ему.
Лицо моего визави, о чудо! вдруг озарилось светлой и мягкой улыбкой. Я увидел, как
Тут же подлетел официант, подал трость, толстяк поднялся, оперся на руку девушки, и она повела его прочь из ресторана. Он шел неуверенной походкой, деликатно постукивая тростью по ножкам стульев.
Несчастный был слепым! Он смотрел на меня, меня не видя! Надеюсь, Господь простит мне страх, недостойный мужчины, но взгляд огромного француза мог кого угодно повергнуть в трепет.
В общем, этот случай только позабавил меня, конечно, он не мог омрачить моего в целом приподнятого настроения.
А тут еще Илья загнал вторую мою картину. Это еще более повысило вышеупомянутое настроение и, главное, ощутимо раздуло карманы.
Я говорю грубо "загнал", потому что это был опять натюрморт, и он не принадлежал к числу полотен, которыми я уж очень дорожу. Те, которые мне дороги, я оставил на родине. Что мною руководило? Не знаю… Но уж точно не патриотизм…
Глава 21
…Я понимал, что Лидочка умерла очень давно, еще в середине семидесятых. Тогда ушла от меня первая любовь моя — юная, прекрасная девушка с добрым сердцем и неотразимым серебристым взглядом.
Все, что происходило со мной потом, было чередой сновидений. Сновидений больного от страданий и пьянства человека.
Кошмарным сном казались бы и страшные призраки, поселившиеся в моей квартире, если бы мне в руки не попал свежий номер "АиФ", который я купил в газетном киоске, в центре, на площади Грев, рядом со зданием Муниципалитета.
Весь номер был заполнен почти паническими репортажами об активной подготовке левых сил к решительным переменам в стране.
Забастовки горняков и рабочих крупных предприятий, доведенных безденежьем до последней черты, стали обычным явлением в России. Управление страной выходило из-под контроля государственной власти.
Опять я увидел фотографию политического деятеля с узким морщинистым лбом. Узколобый политик зловеще усмехался. Приводились слова, сказанные им на одном из многотысячных митингов.
Пора очистить, говорил он, страну от продажных чиновников и зажравшихся олигархов. Слова находили живой отклик в самых широких слоях населения. Да и как не найти?
Страна жила на грани голода, вымирания и вымерзания. Города в глубинке приходили в упадок. Дома разрушались, водопровод не работал, электричество и газ подавались с перебоями.
Телепередачи по всем каналам становились похожими одна
Участились случаи грабежей, громили магазины, били стекла в "Макдоналдсах".
Промелькнуло сообщение о том, что заведующим Сандуновскими банями стал некий М.О. Лотов (читай: Молотов), который тут же велел переоборудовать роскошный высший разряд в общедоступное "помывочное" отделение.
Туда стали пускать пенсионеров совершенно бесплатно. Пенсионерам это пришлось по душе. Нежный слух ветеранов услаждали исполнением по внутренней радиотрансляции революционных песен и маршей.
И в Москве спустя некоторое время прошла грозная демонстрация пожилых, но еще крепких патриотов, настроенных весьма решительно. Ветераны сверкали злобными очами, потрясали красными флажками и березовыми вениками и истошными голосами ревели "Вихри враждебные веют над нами…"
(Вот никак не думал, что мой шутливый совет Сталину начать захват власти с бань будет воспринят столь серьезно!)
Короче, заключала газета, судя по всему, в стране предреволюционная ситуация. И чем это все закончится, неизвестно.
Газета намекала, что кое-кто знает, как найти выход из отчаянного положения. Интересующихся просили звонить в редакцию. Приводился номер: 241 — 25 — 39. Это был номер моего домашнего телефона…
Первые дни я приходил в гостиницу усталый и переполненный впечатлениями и, ложась спать, думал о том, что за окном Париж, и засыпал беззаботным и счастливым сном человека, не обремененного проблемами. Москва была далеко. А Париж дарил меня своим гостеприимством, лаской и деньгами.
Теперь меня стала мучить бессонница. А если засыпаю, "такое, мама, снится!.."
…Я слышал, что клошаров в Париже нет. Перевелись…
…Узенькими умытыми переулками выхожу к набережной, бреду по ней, вдыхая полной грудью речной воздух, и с удовольствием наблюдаю за тем, как большой прогулочный речной трамвай с туристами, охваченный музыкой и весельем, медленно проплывает мимо сквера Вер-Галан и скрывается под Новым мостом…
Приехав во Францию, я твердо встал на путь исправления — я совсем не пью. Но сегодня во внутреннем кармане моего пиджака покоится — и греет сердце! — плоская стеклянная бутылочка с коньяком.
Эта бутылочка (емкостью двести граммов) моя ненадежная временная подруга, которая призвана в этот пленительный вечер окрасить мои упорядочившиеся в последнее время восторги в более яркие тона. Я в этом нуждаюсь.
Не знаю, чем алкоголик отличается от просто пьющего индивидуума, но я не алкоголик. Это я знаю точно. Я видел алкоголиков. Я на них не похож.
И потом, выпитый коньяк поможет мне, наконец-то, обрести спокойствие. Я присаживаюсь на скамейку, достаю бутылочку и делаю добрый глоток.