Тринадцатая редакция. Напиток богов
Шрифт:
Коммерческий директор посмотрел на шефа — тот не проронил ни слова. Просто передал ему — не то мысли, не то образы, не то просто знание.
— Вот так примерно это и происходит, — пояснил Даниил Юрьевич.
— И я так могу?
— Можешь. Но пока что тебе мешает тело. Тело — самая высококачественная защита в мире. Оно не позволяет ощущать мысли других. Но стоит только отпустить эту защиту… Представь, как удобно. Ты просыпаешься утром и сразу соединяешься со всеми людьми. Слышишь их мысли, понимаешь их желания.
Константин Петрович представил себе такое дивное утро. Он просыпается. Где-то в Париже скучает Маша (а обещала, между прочим, не скучать!)
— Зачем вы всё это мне рассказали? — «неудачник Рублёв» помотал головой, чтобы отогнать неприятное видение.
— Ты единственный из нашей банды не попытаешься отпустить своё тело и хотя бы одним глазком взглянуть на мир второй ступени. Ты держишь свою личную защиту так же крепко, как нашу общую. И даже чуть крепче.
— Но как же вы смогли передать мне мысли? Если я так крепко держу личную защиту?
— Ты бесконечно доверяешь мне.
Константин Петрович собрал документы и аккуратно сложил их в папку. Потом произнёс:
— Как просто было бы жить, если бы не эта иерархия. Первая ступень, вторая, третья. Почему сразу нельзя родиться всезнающим, всеумеющим, вместо того, чтобы топать куда-то вверх, да ещё и неизвестно куда и неизвестно сколько?
— Рождённый всемогущим ничего не станет делать. Ограничится самой малостью. Он же всемогущий. Он же может абсолютно всё. Тогда зачем проверять границы своих возможностей или кому-то что-то доказывать?
— Ну как же? Если они у тебя есть — опробуй их!
— Так они есть с этого момента и теперь уже навсегда. Зачем спешить? Можно опробовать их завтра, или лет через пятьсот.
— А… э… то есть, он у нас не только всемогущий, но ещё и бессмертный?
— Все мы бессмертные, сейчас не об этом речь. Для того чтобы человек зашевелился и начал что-то делать, его надо ограничить. Причём хорошенько так, оставив мало-мало лазеек для проявления себя.
— Антиутопией попахивает.
— Очень попахивает. Ну, а как ещё заставить человека развиваться? Попробуй поманипулировать всемогущим — да он рассмеётся тебе в лицо, усядется в позу лотоса и отчалит в нирвану. А если ты знаешь свой потолок — то ты будешь стараться пробить его головой.
— Значит, нас держат на коротком поводке для нашего же блага… Ну-ну, — покачал головой Константин Петрович. — Может быть, кого-то по-другому не мотивируешь на дальнейшие достижения. Но я — не такой.
— Такой, такой. Нужно целую жизнь прожить на коротком поводке, чтобы понять — ты точно такой же. Мир исследуют постепенно. Сначала — манежик, потом — комната, потом — квартира. Потом ты выходишь во двор, затем — узнаёшь район, город, страну, материк. И вот уже тебе открыт целый мир. Но если ты шагнёшь в этот мир прямо из манежика — то не уйдёшь дальше собственного двора. И при этом — вот что поразительно — будешь считать себя великим путешественником.
— Ну чо, клюшенция, нарушим трудовую дисциплинку? На разведку прошвырнёмся? — подначивала Марину Гусеву старшая сестра.
— Можно вечерком, да.
— Вечерком не можно. Вечерком я футбол смотреть буду. Сейчас пошли. Что, трусишь? Дрейфишь, да? Боишься, что Костя отработками загоняет?
— Кого я боюсь? Я — боюсь? Никого я не боюсь.
— Ну и чего тогда сидишь, пошли на эту Мичуринскую. Посмотрим, какие яблочки там созрели.
Галина Гусева рассуждала так: мунги второй ступени, конечно, ребята очень продвинутые. Во всяких там нематериальных знаниях и потусторонних умениях. Только вот в человеческой сути они уже разбираются слабо. Назначили, например, место для коктейлей — а хорошо ли это место для живых? Не тесно ли там, не грязно ли, не огорожено ли оно, наконец, забором с колючей проволокой, по которой пущен ток? А даже если забора нет — вдруг двор слишком оживлённый, или старушки на лавочках чересчур бдительные? Не так-то легко семерых посторонних людей притащить туда, не знаю куда. Да не просто так — людей, а людей, обуреваемых самыми разными эмоциями. Ну, страсть и радость, положим, сами прибегут, стоит их только поманить нужным калачом. А ну как страх — испугается? Ярость — взъярится? Тоска — затоскует, печаль — опечалится, а тщеславие фыркнет и скажет — не пойду на детскую площадку! Я уже взрослое, большое тщеславие!
Несмотря на то, что уже не первую неделю в городе стояла жара, упрямые Бойцы продолжали ходить по улицам в пальто. А что делать, если к его подкладке так удобно крепить всевозможные смертоносные орудия! А попробуй, заткни топор, или даже просто мясницкий нож за пояс шелкового платья в крупный цветочек. Не поймут. Люди стали такими непонятливыми.
Улица Мичуринская, а в особенности — место встречи, не произвели на сестёр Гусевых никакого впечатления: ни хорошего, ни плохого. Скамейки, качели, песочница. Возле песочницы стоит усталая мамаша и уговаривает младенца проявить сознательность и пойти домой обедать. Младенец увлечённо хоронит пластмассовую лягушку, прочее его не интересует. Остальные дети и их бабушки-мамушки-нянюшки, должно быть, спеклись под летним солнцем и уже сидят дома, хлебают холодный суп или жуют салат из свежих овощей.
Не обнаружив ничего подозрительного или хотя бы интересного, Бойцы для порядка решили обойти окрестные дворы, и даже заглянули на соседние улицы: Малую Посадскую, Куйбышева и Конный переулок. Везде было одинаково жарко и дремотно. Из открытых окон доносился звон посуды, струился джаз, детский голос с упоением пересказывал своими словами страшилку про Чёрную простыню.
— Вот скажи, зачем мы сюда в такую жару попёрлись? — спросила у сестры Галина.
— Так кому-то дисциплинку очень нарушить хотелось. А вечером — футбол.
— А правда, футбол-то ведь — только вечером! Так почему бы благородным доннам прямо сейчас не забухать во-он на той скамеечке?
Инспектируя соседние улицы, старушки сразу заметили нужный магазин и теперь, не теряя времени, поспешили к нему.
Кто посмеет упрекнуть двух интеллигентных бабулек, попивающих на детской площадке крепкое пиво из горла? А то, что вместо открывашки они используют топор — так мало ли, что на жаре примерещится? Может, и старушек никаких нет. И пива. И площадки детской. А есть пустырь, заросший чертополохом и крапивой, и на пустыре этом ровно в полночь появляется тёмная фигура, которая только и ждёт запоздалого прохожего, чтобы спросить у него: «Слышь, чувак, где тут ближайший мост на ту сторону, и во сколько его разводят?» Но то в полночь.