Тринадцатая редакция
Шрифт:
– Так ты говоришь, Париж? – продолжала прерванный разговор Анна-Лиза.
– Город любви, – вздохнула Маша. – Как бы я хотела поехать туда…
«…с прекрасным вампиром Дмитрием Олеговичем», – чуть не брякнула она вслух.
– Ты хочешь поехать в Париж очень-очень, и ничего другого не хочешь так? – насторожилась Анна-Лиза.
– Ну да…
«…если Он будет рядом».
– У тебя нет денег, может быть?
– Всё не так просто, – вздохнула Маша. – Я вообще никогда не была за границей. И знаешь почему?
Анна-Лиза глядела на неё с таким пониманием, с таким неподдельным интересом, что казалось,
Для начала Маша пожаловалась на отношения с матерью. «Не то», – подумала Анна-Лиза, попыталась свернуть тему и перевести разговор на Париж. Но Маша не дала сбить себя с толку – к Парижу, сказала она, мы ещё придём, а пока я расскажу о своих неудачах на личном фронте… «Не то!» – начала раздражаться Анна-Лиза и снова напомнила о Париже. Да, скоро доберёмся и до Парижа, а пока послушай о моей карьере, которая всё никак не складывается… «Не то!!!» – уже готова была кричать и топать ногами Анна-Лиза, но вместо этого ласково улыбнулась и произнесла: «И вот тут, наконец, мы логически пришли в Париж», и Маша ответила: «Да, как раз теперь и до Парижа недалеко».
И в этот момент из отдельного кабинета вылетел господин Огибин, на лице которого явственно читалось полное собрание нецензурных выражений в десяти томах под ред. Х. З. Сквернословского.
– Ударьте меня стулом, – не терпящим возражений тоном приказал он Анне-Лизе. – Иначе я всё здесь разнесу, а мне оно ещё пригодится. Если мне удастся дожать этого говнюка!
– Прекратите ругаться, мне рядом с вами тошно делается! – вскочила со своего места Маша, схватила свой стул и опустила его на голову грубияну.
– А, не соврал, значит, наблюдатель, что ты тренер, – ухмыльнулся господин Огибин, потёр ушибленный лоб и отправился восвояси.
– За счет заведения, – тут же материализовался рядом с Машей официант с креманкой, полной профитролей. – Ребята решили скинуться и угостить вас лучшим, что у нас есть. Мы просто восхищаемся вами!
Восхищение обслуживающего персонала разделяли все посетители ресторана. Все, кроме Анны-Лизы. Потому что носитель был на пути к тому, чтобы рассказать о своем самом заветном желании, а теперь всё придётся начинать заново. Наверняка Димсу нарочно это подстроил, в его духе пакость.
Тем временем Дмитрий Олегович легонечко тряс Джорджа за плечи, произносил всевозможные успокаивающие банальности и даже брызгал на него водой, старательно прикрывая собой дверной проём. Хозяин заведения превратился в хищника – куда только делось его наносное, столько лет сложно наводимое безразличие ко всему сущему и природная боязнь обидеть человека? Джордж свирепо пыхтел, отпихивая друга от двери и всё порывался сбегать в свой кабинет за оружием, чтобы догнать и пристрелить «бешеную тварь, пока она далеко не убежала».
– Тварь ты ещё подстрелишь, никуда он от тебя не денется. А теперь подумай – так ли уж огорчит твоего папашу эта информация? – профессионально ворковал господин Маркин, из последних сил удерживая оборону.
– Да он будет в ярости!
– А, так это у вас семейное, – покивал Дмитрий Олегович, вновь брызгая на шипящего Джорджа водой из графина.
– Что семейное?
– Несдержанность. Всё-таки вполне достаточно было сказать что-нибудь вроде: «Господин Огибин, шантажом вы ничего не добьётесь, а лишь усугубите ситуацию». Слушай, я и не думал, что ты до сих пор помнишь эту конструкцию.
– Да я и сам не думал, – улыбнулся Джордж и перестал злиться.
Когда в девятом классе один знакомый пэтэушник научил Диму и Жору жутко заковыристому ругательству, обстоятельный Жора прилежно записал его в тетрадку по алгебре, на заднюю обложку, и ребята в тот же вечер вызубрили его, пренебрегая домашними заданиями, всеми разом. Как на грех, на следующий же день на урок алгебры нагрянула комиссия из РОНО. Джорджа, в числе прочих, попросили показать председателю комиссии свою образцовую тетрадь, после чего у всей комиссии чуть не случился удар, а Соколову, к его величайшей гордости, влепили в полугодие пару за поведение. И вот именно этой фразой Джордж решил закончить сегодняшнее общение с господином Огибиным – после того, как тот недвусмысленно дал понять, что ему известно, где именно заседает полулегальная организация «Народный покой», и что он с готовностью проинформирует об этом господина Соколова-старшего, который, как известно, к подобным организациям относится крайне негативно.
– Ничего, что я наблюдатель со стороны вышеозначенного господина? – лениво вмешался в разговор Дмитрий Олегович, чувствуя, что сидящий рядом Джордж сдерживается из последних сил.
– А вы сами сказали, что ваше дело – наблюдать, вот и наблюдайте молча, – осклабился господин Огибин. – Или у мальчика перегрелся мозг, и он не может самостоятельно принять решение?
Вот тут-то мозг мальчика Жоры и перегрелся – и он сказал то, чего уже много-много лет не повторял вслух. Переговоры, естественно, пришлось прекратить. Но господин Огибин пообещал вернуться и «растереть молокососа в порошок, скрутить его в бараний рог и согнуть в три погибели». Последнее особенно разозлило Джорджа, именно по этой причине он порывался сбегать за пистолетом, спасибо, друг удержал.
– Но он первый начал, скажи? – допытывался Джордж у Дмитрия Олеговича.
– Что ты сейчас хочешь себе доказать?
– Что неправ он, а не я. Нормальное такое желание, а?
– Нормальное. Он тебя провоцировал – а ты повёлся. Он вёл себя по-свински, но вёл свою игру. А ты держался неплохо, но под конец всё испортил.
– То есть он – молодец, аплодисменты ему бурные за всё хорошее, а я – гад, сорвавший переговоры, да?
– Да какие это переговоры, что ты. Успокойся, тут и срывать было нечего. На досуге я изучу данную патологию, и мы вернёмся к этому разговору снова, о'кей? А пока давай навестим наших красавиц – с Машей ты ещё, кажется, не знаком, но уверен, что она тебе понравится.
Маша, безусловно, понравилась Джорджу – о её храбром поступке судачил весь кофейный зал. «Стулом по голове, вы представляете – стулом по голове!» – восторженно повторяли и посетители, и обслуживающий персонал.
– Мне кажется, что этот стул надо поместить на специальное возвышение где-нибудь у стеночки. Знаешь, как в каком-нибудь хард-рок-кафе: стул, которым Кейт Ричардс избил братьев Галахеров. Золочёная табличка, всё культурно, – измывался Дмитрий Олегович.
– Он сам попросил! Неужели вы думаете, что я… – пыталась оправдываться Маша, но её никто и слушать не хотел.