Тринадцатая рота (Часть 2)
Шрифт:
Генерал не был пьяницей. Он пил умеренно, лишь в редких случаях и потому счел, что для полного капута ему хватит и одной бутылки. Однако петушиная проблема так расшатала его нервы, факт прощания с жизнью так его взвинтил, что свалила с ног только вторая бутылка. Сидя в мягком кожаном кресле и целуя фотокарточки сына и невестки, генерал, обливаясь слезами, что-то бормотал насчет продления славного рода Шпицев и чувствовал, как душа его и весь он сам проваливаются в какую-то зыбкую, темную яму, где ни звезд, ни месяца, а только мрак, мрак, мрак... Но что такое? Мрак вдруг рассеялся, испарился, и впереди показался
– бегают куры: белые, рыжие, черные, рябые и петухи... знакомые длинноногие французские петухи. А кто это сидит там на крыльце в пестрой юбке, цветастом фартуке и с военной фуражкой на голове? Ба! Да это же фюрер! Сам фюрер кормит кур. Бедный главнокомандующий. Ему теперь так много надо жареных кур для окруженных! В одну шестнадцатую армию нужен эшелон. А кур на дворе и трех ящиков не наберется. Но подожди, мой фюрер, подожди... я сейчас, сей момент тебе помогу. У нас много будет кур! Много! Тысячи! Миллионы! Все окруженные дивизии будут лопать только жареных кур.
Спотыкаясь, задыхаясь от охватившего волнения и горячего желания помочь фюреру, генерал Шпиц бежит в курятник, набирает в подол френча яичек пятьдесят, сто, двести, семьсот пятьдесят! Он пытается их высыпать в снарядный ящик, но ящик для такого количества яиц ничтожно мал, и тогда генерал бежит к автомашине, выгружает яички в кузов и, задрав френч, спустив брюки, умиротворенно закрыв глаза, усаживается на поклажу. С крыльца из-под лакированного козырька на него пристально и недоуменно смотрит фюрер. Вот он спускается с крыльца и, крадучись, будто боясь спугнуть, подходит к кузову грузовика. Ну конечно же он узнал главного квартирмейстера четвертой армии, но вот чем занят тот, никак не поймет.
– Что вы здесь делаете, генерал?
– вдруг спрашивает фюрер строго и, кажется, злобливо.
– Мой фюрер! Я высиживаю кур для окруженных героев. Ко-ко-ко...
– Я награждаю вас Железным крестом, генерал!
– произносит возвышенно фюрер.
– Продолжайте сидеть!
– Хайль Гитлер!
– закричал было в ответ генерал, но, вспомнив, что он не человек, а наседка, во весь дух закудахтал и замахал руками, как крыльями. Гитлер куда-то исчез, двор вместе с курами растворился в каком-то молочном тумане, и до слуха донесся чей-то удивительно знакомый голос:
– Господин генерал! Мой генерал! Да очнитесь же! Очнитесь! Что с вами?
Генерал встрепенулся, потряс головой, открыл глаза. Перед ним стоял перепуганный адъютант.
– Что со мной было?
– спросил генерал, грустно глядя на пустые бутылки, которые так предательски подвели, и все еще не веря, что он снова на этом свете, в тех же цепких лапах забот о замерзающих, завшивевших и голодных окруженных.
– Вы очень крепко уснули, господин генерал, - ответил адъютант.
– Я вас полчаса никак не мог разбудить. Вы кричали "хайль Гитлер!" и... и, извините, помахивая руками, кудахтали наседкой.
– Фу, какая мерзость!
– выругался генерал и, потирая виски, потребовал: Чаю мне! Крепкого чаю!
– Слушаюсь, мой генерал! Чай сейчас же будет подан, и смею доложить, к вам на прием прибыл господин Гуляйбабка.
– Отлично! Давайте чай и Гуляйбабку.
Личный представитель президента вошел в кабинет с бодрой улыбкой на лице. В душе генерала
Гуляйбабка меж тем снял шапку и, слегка поклонясь, заговорил:
– Господин генерал! Движимый высоким чувством к рейху и лично к вам и проведя ночь в глубоком раздумье, я, смею сообщить вам, нашел тропку к решению вашей тягчайшей петушиной проблемы. Я не знаю, господин генерал, примете ли вы мое скромное предложение, удобно ли оно будет вам, но иного выхода из вашего тупика я, к глубочайшему сожалению, не вижу.
– И... и какой же выход вы предлагаете?
– Вас, господин генерал, могут спасти только эрзац-куры.
Генерал выпучил глаза:
– Не понимаю...
– Имею честь пояснить, господин генерал. Под эрзац-курами я подразумеваю весьма неглупых и весьма распространенных на европейском континенте птиц, а именно тех самых, которые кричат "кра-кра" и каждое утро летают на свалку.
Мертвенно-бледное, обрюзгшее от перепоя лицо генерала Шпица оживилось:
– Так, так... слушаю вас. Продолжайте, наш друг. И что же вы предлагаете делать с этими "кра-кра"?
– Я предлагаю, господин генерал, вместо французских петухов вручить окруженным героям этих "кра-кра", то есть жареных русских ворон.
– Ворон? Солдатам рейха? Да вы в своем ли уме? Какой же идиот нам поверит, что это французские куры? Да за эти штучки, господин Гуляйбабка, мы с вами в два счета угодим в гестапо.
– Напрасное беспокойство, господин генерал. Зачем называть вещи своими именами, если слова-синонимы есть.
Мы назовем этих паршивых ворон не так грубо, а изысканней, изящнее, ну, скажем, жареные рябчики от фюрера! Или белые куропатки от фюрера! Уверяю вас, что солдат, получивший такой подарок, из кожи вон полезет, чтоб отблагодарить фюрера. В огонь кинется с криком:
"Хайль рябчик фюрера!" Так что решайте, господин генерал, пока тучи ворон не улетели со свалки.
– Решаю и утверждаю!
– сказал генерал.
– Именем фюрера, огонь по воронам!
26. ОКРУЖЕННЫЕ ГЕРОИ РЕЙХА ПОЛУЧАЮТ ПОДАРОК ФЮРЕРА
Транспортный самолет со свастикой и продырявленными боками шел на посадку. Два других, нагруженных подарками фюрера, рухнули еще на подходе к Демянскому котлу. Третьему, охраняемому четырьмя "мессершмиттами", удалось благополучно коснуться колесами Демянского аэродрома. И едва самолет остановился, заглушив моторы, и распахнулась дверь дырявого фюзеляжа, как грянул военный оркестр и по заснеженному полю прокатилась команда:
– Па-рад-д, выстроенный для торжественной встречи делегации с подарками фюрера, смирр-но-о! Равнение на самолет!
Длинная зеленая шеренга, прекратив толкотню и чесание, враз застыла. Высокий худющий генерал в кожаном пальто с черным меховым воротником и тесных лакированных сапогах, явно не по погоде, выхватив из ножен саблю, чеканя шаг, двинулся к самолету. Однако, пройдя несколько шагов, генерал вдруг остановился и так, не спуская поднятую выше носа саблю, застыл. В бомбовой воронке, припорошенной снегом, два укутанных в шали, посиневших на лютом холоде солдата пилили большой пилой убитую мерзлую лошадь. Они уже напилили себе полный мешок и теперь отрезали передние ноги.