Тринадцатая
Шрифт:
Он поднимает брови и изучает нас.
— И вы думаете, что вот только это и было? Это произошло не потому, что он что-то сделал?
— Конечно, нет, — говорю я с защищающей интонацией. — Он никогда бы не позволил ей причинить себе боль.
— Хорошо, — произносит он, что-то записывая. — Теперь, после обыска дома, мы видели очень простые вещи в ваших комнатах. Если вы были там добровольно, то почему у вас нет нормальной одежды и других подобных предметов?
Он пытается запутать нас, чтобы заставить признать
— Нам были нужны только основные вещи. Он заботился о многих из нас, — говорю я.
— И он не дал вам одежду получше?
— Могли бы вы предоставить одежду для такого большого количества девушек?
Он сужает глаза, но принимает решение сменить тему.
— Очень хорошо. Что насчет отметин на ваших руках?
На этот случай у меня ничего нет. Я чувствую, как мое сердце начинает колотиться, в то время как я испытываю затруднения с ответом. Женевьева начинает говорить, тем самым спасая меня, прежде чем я смогла бы все испортить.
— Мы сделали их.
Офицер поворачивается к ней.
— Повторите, пожалуйста?
— Вы слышали меня, — огрызается она. — Мы сделали их. До Уильяма мы были не больше, чем числами. Это стало в некотором роде важным аспектом для нас. Мы решили сделать себе тату, чтобы никогда не забывать о той жизни, которую оставили позади.
Офицер вздыхает и потирает лоб.
— Вы, девочки, не собираетесь дать мне что-нибудь на него?
— Здесь нет ничего, что можно было бы давать. Он был добр к нам, — говорю я.
Он пристально осматривает группу, прежде чем встать.
— Вы все записаны на общение с моим психологом; это является частью протокола. Эмелин, если Вы свободны, можете пойти со мной сейчас.
Хмурюсь, но знаю, что нет никакого способа избавиться от этого. Я должна идти. Я встаю, вздыхая.
— Давайте покончим с этим.
***
Тринадцатая
— Расскажи мне о Ланти, — просит психолог Мэри.
Я смотрю на нее. Она старше меня, с проседью и большими карими глазами. Милая и терпеливая и охотно слушает все, что я говорю.
— Она была великолепной, милой, смешной и обожаемой, — шепчу я, сломленным голосом.
— Ты винишь себя в ее смерти?
Я чувствую, как мой взгляд ужесточается.
— А вы бы не винили?
— Конечно, — говорит она, откинувшись. — Это человеческая натура винить себя за то, что нам не подвластно.
— Я могла остановить это.
— Как?
Я скреплю зубами.
— Я могла закричать, могла бороться, могла сделать хоть что-нибудь...
— Возможно, но кто может сказать, что это не произошло бы в другой день, когда тебя не было бы там.
Она говорит, как Уильям.
— Можем мы поговорить о чем-нибудь еще? — хриплю я.
— Конечно. Расскажи мне об Уильяме.
— Он — мое все.
— Хочешь рассказать поподробнее? — ободряюще говорит она.
— Нет.
— Уильям причинял тебе боль когда-либо?
Она пытается перехитрить меня, как полицейские. Я смотрю прямо ей в глаза, когда отвечаю.
— Все, что Уильям делал, он делал для нас. Он изменил свой мир, чтобы приспособиться к нам.
— Ты думаешь действия Уильяма всегда были чисты?
— Да.
— Ты думаешь, Уильям любил тебя?
Я колеблюсь.
— Уильям заботился обо всех нас.
— Это не то, о чем я спрашивала, Эмелин.
— Я не знаю, любил ли он меня, — рявкаю я.
— Хорошо, все нормально. Я думаю на сегодня мы завершили.
Я встаю, не позволяя ей закончить. Выхожу наружу и из меня вырывается неконтролируемый поток слез.
Хочу обратно к нему.
Глава 34.
Уильям
Неделя вторая.
— Я знаю, что ты там, Уилл! — кричит Бен, стуча в дверь снова и снова.
Он делает это уже час.
Я встаю со стула, устав мириться с его воплями. Иду вниз к входной двери и открываю ее. Он стоит у двери, тяжело дыша, с красным от ярости лицом.
— Что с тобой не так?
Я смотрю на него.
— Не играй со мной в молчанку, Уилл, — рычит он. — Почему ты не сказал мне о них?
— Нечего говорить.
— Ты приобрел тринадцать девушек!
— У тебя нет никаких доказательств, — говорю я невозмутимым голосом.
— Черт, Уилл, я твой брат. Тебе не нужно скрывать это от меня.
— Мне нечего скрывать, Бенджамин, — рычу я.
Он ударяет кулаком по двери.
— Прекрати, ты не должен от меня ничего скрывать!
Я впиваюсь в него взглядом.
— Почему ты здесь, Бен?
— Я здесь, потому что ты медленно гниешь. Ты ни с кем не разговариваешь; ты едва участвуешь в заседаниях. Ты тонешь, Уилл.
— Я в порядке.
Он заносит кулак и бьет меня. Это шокирует. Я прихожу в себя только тогда, когда чувствую, как кровь стекает в рот. Поворачиваюсь к брату, обращая на него свой мертвенно-бледный пристальный взгляд.
— Это было ошибкой! — кричу я.
— Почему? — говорит он. — Потому что это вывело тебя хоть на какие-то эмоции?
Я молчу; просто стою, грудь разрывает от ярости.
— Ты использовал рабов.
Я чувствую, как ярость заполняет все мое тело.
— Они. Не были. Рабами.