Тринадцатый год жизни
Шрифт:
— Я?!
— А что тут особенного? Я, например, бросил. Прозаик должен жить долго. Только в зрелом возрасте по-настоящему овладеваешь мастерством и приходят глубокие мысли… Чего ты на меня смотришь? Я ж тебе объяснил: я умный.
Он шутил, конечно. А в то же время он и правда так думал. Но ведь это, согласитесь, довольно глупо думать о себе: «До чего ж я, ребята, умный!»
Стелла так и эдак перекатывала в голове ответ, всё получалось тяжеловесно. Тоже, кстати, признак не большого ума: если человек полчаса соображает, как бы
И тут она увидела Гору. Они действительно пилили с дядей Веней — не очень толстое берёзовое брёвнышко. Звук из-под пилы вылетал весёлый и повизгивающий. Дядя Веня первый заметил Стеллу, улыбнулся. Но продолжал пилить, а пила продолжала взвизгивать.
Гора стоял спиной, сутуло склонившись над козлами. Наконец, через несколько «взвизгов», он оглянулся. На лице его была задумчивость, усталость. Но вот в секунду, в полсекунды проступило столь дорогое и знакомое ей радостное выражение… И она сделала неуверенные, как по льду, два шага навстречу Горе.
— Стрел-ка!
И сразу с таким огромным облегчением Стелла почувствовала себя маленькой, почувствовала себя дочкой. А вовсе не с тем отцом!
Конец и начало
После пяти минут всякой вежливости они пошли домой. Молчали — сперва, чтобы отойти, чтобы «чужие люди» не слышали, но потом — просто никак не могли выговорить первое слово. Не глядя, большою своей рукой, обученной за привычные много лет, он нашёл её плечо.
И всё же никак не начинался разговор!
— Лёнька этот… — наконец сказала она неуверенно.
— Что?
— Ну, дяди Бенин сын…
И принялась молотить со всей возможной искренностью, перемывать Лёне Нилегину косточки. Называется: «непосредственный ребёнок делится с родителями своими яркими и наивными впечатлениями»…
И вдруг Гора успокоенно улыбнулся:
— Стало быть, у вас всё в порядке дома?
— Почему?
— Ну раз ты спокойно можешь нести эту околесицу…
И снова нависло…
— Живём нормально, — сказала Стелла.
Далее она обрела вдруг несколько даже холодноватое спокойствие и принялась рассказывать про их житьё, словно бы разглядывая его со стороны.
Такие минуты в жизни не проходят даром… Может, это зрело в ней, такое умение в трудном разговоре быть точной и спокойной — объективной, как говорят взрослые. А может, родилось в один момент, как взрыв мины, на которую наступила неосторожная нога. Но это уж не пропадёт. И через много лет кто-то скажет: «Вот учитесь у Стеллы Георгиевны. Её принципиальности, трезвой оценке»… Но это ещё нескоро будет. Когда-нибудь только в третьем тысячелетии…
А пока они шли по тихой этой дороге, и Гора слушал, опустив голову, внимательно. Распахнул калитку, пропустил Стеллу вперёд как взрослую.
Заметил, что она не пошла в дом, положил ей ладонь на голову — такой всё-таки высокий и старший рядом с ней:
— Ты?.. — и остановился. — Из-за того, что твоя комната?..
— Она
И пауза… Гора ей ничем не возразил. Стелла говорит: «Я тебе возвращаю эту комнату», а он в ответ не закричал: «Что ты! Живи сколько хочешь!» Он стоит и молчит. Это значило… Это значило — он не собирается мириться с Ниной и понимает, что в следующие лета здесь Стеллы не будет.
Всё-таки, ещё надеясь на что-то, она спросила:
— Что же мне передать Нине?
— Ну… А ты что, разве уже собираешься уходить? Чайку погоняем…
Такими словами обычно удерживают гостей. Он и сам это почувствовал.
— Что-то мы с тобой попали не в тот тон! А передать… — сделал широкий жест рукой. — Передай вот это всё. Не пью, курю, работаю. Впрочем, сие сугубо моё личное дело… извини! Да и разве она просила что-либо узнать?
— Ничего-либо узнавать она не просила! — сердито сказала Стелла, передразнивая его суховатое словечко. — А вот лично я могу всё-таки узнать, почему это у вас произошло?
— Видишь ли, Стрелка, ты…
— Я уже сто раз знаю, что я «недостаточно взросла». Но даже если я вообще грудная, это меня касается. И Ваньки тоже. А не только вас!
— Поверь, я это знаю.
— Хм… Не заметно!
— А уж ты… так заговорила, словно это касается исключительно вас, а мы с Ниной вообще пешки в этой игре…
— Игре!
— Ну, не придирайся к слову.
Затем несколько секунд они молчали, как бы давая себе отдых после этого боя. Стелла чувствовала себя не то обиженной, не то обманутой какой-то…
— У нас на работе была одна женщина… — начал Гора. И по тону Стелла сразу поняла, что он пустился в любимые свои исторические примеры. Обычно это её смешило и… злило. А сейчас — так она давно его не слушала… Пусть уж говорит, как хочется!
Но и Гора вдруг заметил свою манеру разговаривать длинно:
— В общем, ей оставалось до пенсии полгода. А она взяла и уволилась. Без почестей, без подарков, без почётной грамоты даже. И эти полгода просто жила на шее у сына. Оказывается, она всю жизнь терпеть не могла чертёжную работу! — Гора достал папиросу, закурил. И Стелла невольно подумала, какую горечь он сейчас берёт в рот. — У нас с Ниной, конечно, до этого не дошло, до такого отчаяния. А всё же: то были два магнита, а тут стали два… — он оглянулся, будто в поисках нужного предмета, а вернее, слова, — два простых железных бруска!
На крыльце лежала пара больших гвоздей. Гора взял их, как-то особо старательно притронул один к другому, словно надеялся примагнитить. Гвозди, само собой, лежали тусклые, равнодушные друг к другу.
Горло сжалось, словно она сейчас должна была зареветь. Может, другой бы на её месте сказал: «Что? И это всё?» Но Стелла поняла, глядя на равнодушные гвозди: «Да, и это всё».
Гора, у которого внутри тоже, конечно, боролись какие-то голоса, сказал, как бы отвечая на её незаданный вопрос: