Тринадцатый год жизни
Шрифт:
Да, он переживал, наверное, сильнее, но Стелла — острей. Георгий Георгиевич из-за взрослости своей не понял этого. И продолжал немного уже уверенней:
— Наша семья… Эти билеты, Стелла… нашей семье… ну… не нужны!
Потом ещё какие-то были слова — «умная девочка», «должна понять». И «во всём разобраться» и… тому подобное. Стелла их не слушала. А может, они не были произнесены, а только остались в глазах у Горы… Стелла выхватила билеты назад:
— Да это вчерашние. Шутка!
Раз и два — разорвала четыре синих жалких бумажки.
Мать даже чудом не могла бы услышать Стеллиных слов. Но услышала её крик (который был на самом деле словом: «Шутка!»). Так она вскрикивала, бывало, когда палец прищемит. Лет до семи-восьми Стрелка любила кататься на дверях. Ну, а где двери, там и щели, а где щели, там и пальцы. Или коленку отобьёт. И мать выскочила из кухни, готовая увидеть что-нибудь именно такое… Увидела лишь мужа, который сидел не то в задумчивости, не то в оцепенении.
— Где Стрелка?
Тогда он рассказал, что произошло, начиная со вчерашних двух рублей. Нине (её, между прочим, звали Нина Александровна) трудно было дослушивать этот слишком обстоятельный — слишком спокойный, как ей казалось, — рассказ. Кивнула сколь могла сдержанно, оборвала его.
— Стрелка! — она постучала в дверь ванной. — Ты там что?
Слышался шум воды — вопрос вроде бы излишен. Но в детстве и в юности Нина сама слишком часто пряталась за этот шум… Да и сейчас бывало!
— Стрелка, ты можешь мне открыть?
— Нет.
— А когда?
— Через час.
Это можно было бы расценить как дерзость. Мать сказала мягко:
— Ну хорошо. У тебя часы на руке? Засекаешь время? Я тоже.
Потом она пошла на кухню, выключила всю свою готовку.
— Я вернусь через час.
Надела плащ, хотя на улице вовсе не было холодно. Но взрослой женщине неудобно в сентябре выходить из дому в одном платье.
Георгий Георгиевич остался один, был растерян. Выглянул в столовую:
— Хочешь, в шашки сыграем, Иван?
— Некогда! — Он смотрел серию про «Винни-Пуха», а впереди было ещё две.
Георгий Георгиевич вернулся к своей газете, сел. «Как будто бы именно я и виноват!»
Она шла по улице, торопливо вытирая слёзы — торопливо, чтобы не приставали, кому не надо. Ведь она была ещё совсем молодая женщина. В троллейбусе ей всегда говорили: «Девушка, передайте на билет». А между тем она имела уже двоих ребят!
Нина Александровна улыбнулась — и грустно и горделиво одновременно.
Начинались трудные времена! Она плакала и о своей Стрелке, которая так искренне и так бесполезно заботилась о мире в семье. И плакала о себе — уж поверьте, ей было о чём поплакать. И к тому же начинались действительно трудные времена.
Она не знала, как рассказать дочери, почему она расходится с мужем. Да и не считала, что это надо делать. Она думала, что просто однажды она своим материнским, авторитетным голосом скажет: «Вот, дети, у нас будет новая
Но оказалось, её расчёты — ерунда. Вернее всего, дети её не поймут, не послушают. Не услышат!
И всё-таки что-то она должна была сделать. Хотя бы на первое время… Ведь через час ей придётся говорить с дочерью. И невольно посмотрела на часы, утерев глаза. И почти знала: Стрелка тоже сейчас смотрит на часы, сидя в ванной на низкой скамеечке, и тоже утирает глаза.
Подумала: «Господи, мы такие с ней похожие. Как бы мне это ей растолковать». Опять улыбнулась и заплакала. Прошла мимо, не отвечая на воркотливый вопрос какого-то усача.
Пора привести себя в порядок и поворачивать к дому. Вместе с этой мыслью пришло и чувство, будто она решила главное — то, как будет дальше вести себя со своими детьми. «Словами пока я этого не знаю, а в душе знаю!» На самом деле она ничего не решила, а лишь перестала плакать и быстро, энергичным шагом шла к дому. Это всегда поднимает настроение. И появляется даже какая-то уверенность в себе.
Дочь её всё сидела над льющейся водой. Но теперь, конечно, лишь из-за того, что раз они договорились, то надо уж досидеть.
Нина Александровна постучала, одновременно сгоняя с лица улыбку:
— Стрелка…
И сейчас же щеколда брякнула назад — дверь открылась. Тут только мать поняла, что энергичная ходьба на самом деле вовсе не решила её проблем. В глазах промелькнул испуг. Но отступать уж было некуда.
Вечером она сказала мужу:
— Мне пришлось успокоить Стрелку, что мы, возможно… ещё поступим по-иному…
«Успокоить? — он подумал. — Нет, это называется другим словом». Но промолчал: ведь сам он и того не сделал.
— Поэтому, сделай одолжение, старайся держаться… в рамках.
Георгий Георгиевич молча кивнул.
А Стелла в это время лежала на животе, подперев голову рукой. В такой позе, говорят, любил лежать юный Пушкин. Стелла занималась странным делом: она мечтала. Ни на каплю не усомнившись в Нининых словах, она оттолкнулась от земли и полетела — успокоенная, лёгкая. Да и как ещё могло быть, верно? Ну не разведутся же они!.. «А ты говорила: делаю ненужное, не то!»
На улице, за тёмными деревьями, выше всех домов и ярче всех окон горела луна.
До нескорого свидания
Так минула первая десятидневка сентября. А погода всё стояла изумительная. Лучше, чем летом, ей-богу! Учиться не хотелось до полусмерти, и как только она принималась за домашнее задание, её в ту же секунду на корню косил сон.
А учителя словно бы и сами понимали это — задавали мало, уроки вели как-то нестрого. Тоже будто раскачивались. Ничего, они-то раскачаются, они-то своё наверстают, за них беспокоиться не надо.
Однажды Машка сказала: