Тринадцатый свиток. Том 2
Шрифт:
Служанка появилась с крошечной рюмочкой хереса на подносе. Доктор, осторожно взяв её двумя пальцами, поднес к моему носу, но уловив аромат вина, я так дёрнулась, что рюмочка выскочила у него из рук и упала на пол.
– Нет, нет, нет! – подняла я панику, заливаясь слезами и боясь, что снова улечу от тела и вернусь не в себя, а в какого-то парня. Я не хотела быть парнем, я хотела стать балериной! А парни никогда не носили таких прекрасных пачек и не стояли в шелковых туфельках, на самых носочках.
Удивленный донельзя доктор пытался уговаривать
– Бредит… – сказал доктор, выгоняя всех из комнаты.
Так произошло моё первое знакомство с другой жизнью. Но это я поняла гораздо позже. А пока думала, что это был какой-то сон.
Когда я рассказала мадам Безе, ставшей моей лучшей подружкой, об этом странном сне. О том, как я улетала к стеклянной стене и вернулась в парня, о чуме и о неподвижной птице, она не стала смеяться надо мной. Только, как-то странно посмотрев на меня, ответила, что это действительно был сон, и мне лучше забыть о нём и ни в коем случае не рассказывать ни родителям, ни доктору.
– Сдается мне, что доктор решит, что это лечится… – и она, чему-то улыбнувшись, положила в рот пузатую шоколадную конфету с ликером.
Я вынуждена была оставаться в постели ещё несколько дней. Первые дни я чувствовала себя, будто только что вылупившийся из яйца цыплёнок. Я смотрела на свою детскую комнату, в которой лежала, с огромным удивлением. Не могла вспомнить имя доктора и прислуги. Слушала, о чём разговаривают мои родители и не понимала слов. Всё это произошло со мной после того полёта к стеклянной стене. Я была глубоко уверена в этом.
Однажды я проснулась среди ночи и вдруг вспомнила про послание, которое где-то оставила самой себе. Почти позабытая мысль о письме пришла ко мне снова, но уже обогащенная новыми деталями.
Я ЗНАЛА, что письмо лежит за зеркалом. Не за самим зеркалом, а между зеркалом и рамой. Как выглядело зеркало, я представить себе не могла. Решив действовать без промедления, я отправилась в залу, где на стене висели зеркала, перед которыми я занималась со Шведом. В полной темноте, в зале, освещенном только лунным светом, я протискивала свои маленькие пальчики за каждое зеркало, стараясь нащупать там щель, в котором лежит письмо. Но тщетно.
Я обследовала все доступные мне зеркала в зале, но так ничего и не смогла найти. И поняв, что руками проникнуть за заднюю часть рамы мне было не под силу, я решила обзавестись ножом. С этими мыслями я босиком побежала обратно в детскую и юркнула под тёплое одеяло, только сейчас вспомнив, что боюсь темноты! Как бы подтверждая мои мысли, под кроватью заворочался кто-то страшный и мохнатый, тот, которого я никогда не видела, но знала, что вылезает по ночам из темноты и поджидает, когда я спущу ноги с кровати, чтобы схватить меня за пятку!
С быстро бьющимся сердечком я укуталась в спасительное одеяло, подоткнув его со всех сторон, чтобы не было ни щелочки, через которую мог проникнуть враг и вскоре уснула.
На следующий день, во время завтрака, я умудрилась стащить столовый нож, который мне
Со свойственным мне упорством я начала постепенное обследование зеркальных рам. Вернувшись в зал, где уже побывала ночью, я решительно направилась к первому зеркалу и оттянула его от стены. Обнаружив щель в раме, просунула туда нож и расширила её. Стала заглядывать внутрь, громко сопя носом. Тонкий луч света проникал за раму, но присмотревшись, я ничего там не обнаружила. То же произошло и с другими зеркалами. Здесь в зале, письма не было.
Услышав чьи-то шаги, направлявшиеся к детской, быстро шлепая босыми ногами, я побежала в комнату и едва успела запрыгнуть в кровать, как в комнату вошла служанка и стала разыскивать нож, пропавший за завтраком. Она сокрушалась, что хозяйка спросит с неё и вычтет из жалования за этот дорогой серебряный нож. Но я не поддалась жалости, потому что у меня появилась цель. Потом, когда я найду письмо, то непременно верну нож. Тихонько положу где-нибудь и всё.
В исследовательском угаре прошло некоторое время, пока я не осмотрела все зеркала. Нигде ничего не обнаружилось, за исключением того, что за одной рамой лежал клочок бумаги, на котором были какие-то расчёты грифельным карандашом. Но надо было видеть меня, когда я обнаружила этот листок! Я даже задрожала, и это был знак, что мною овладела настоящая мания.
Оставался старинный туалетный столик с зеркалом в маменькиной спальне. За ним я безуспешно охотилась в течение двух недель, потому что всё время кто-то мешал, а потом решила оставить эту затею на время.
После моего окончательного выздоровления я снова потребовала к себе учителя танцев, уже обрадовавшегося было оттого, что так удачно избавился от меня.
Швед вернулся, раздраженный моей недетской настойчивостью, и продолжил уроки, ничуть не собираясь делать мне послаблений после болезни. Может быть именно благодаря этому, я восстановилась очень быстро.
А через некоторое время меня взяли в школу балета, где я познала мучительные боли в ногах, растертых до крови, жёсткую муштру, зависть к первым успехам, ненависть, и даже драки между воспитанницами.
Я жила там, на полном пансионе, и каждый раз, когда родители навещали меня, боролась между желанием закричать им вслед: «Заберите меня отсюда!» и страхом, что они ответят: «Ты же сама этого хотела, вот и сиди тут теперь!».
Могу только добавить, что за это время я умудрилась осмотреть все зеркала в училище и даже в личных комнатах преподавателей. Пару раз меня чуть не поймали, но я научилась так виртуозно вскрывать рамы зеркал, что это занимало у меня какие-то минуты. Не всегда удавалось поставить раму точно на прежнее место, и тогда зеркала падали и разбивались при малейшем движении ветра или от стука двери, вызывая трагический шок у окружающих, воспринимающих это, как дурную примету.