Тринадцатый свиток. Том 2

Не помню точно, сколько мне тогда было лет. Шесть? Семь? Но ясно вижу тот день, когда мы с друзьями бегали по лужайке, бросая друг другу мяч.

Как вдруг я подумала, будто о чём-то простом и обыденном, что где-то должно быть письмо, которое я оставила для себя же, ещё в прошлой жизни.

Эта мысль встала передо мною подобно стене и заслонила остальной мир.

Я даже не видела, как мяч

летит прямо мне в лицо и очнулась от резкого удара. Вспоминая тот момент, не перестаю удивляться какому-то спокойному и мудрому знанию того ребёнка, которым я тогда была. Откуда это пришло? Будучи ещё совсем маленькой, я была неимоверно далека от мистических знаний Индии, да и в церкви не могла слышать ни о чем подобном. В моей семье также никто и никогда не говорил о таких вещах, однако я была твердо уверена, что когда-то раньше уже жила и оставила себе послание. Вот только где?

Этого я сказать не могла.

А ещё я знала, что должна буду сделать то же самое, для себя, будущей. Написать и оставить письмо. О чем будет говориться в послании, я даже не подозревала и, как всякий ребёнок легко и просто забыла об этом, до того, когда придёт урочный час.

Мы жили тогда в Северной столице.

Я добилась того, чтобы посещать балетную школу, потому что однажды и навсегда заболела красотой балета. Родители любили театр и посещали все премьеры, куда брали и меня.

Доктор, которого я помню с тех пор, как родилась, с сомнением качал головой, когда маменька просила совета, стоит ли отдавать меня в обучение?

«Она такая хрупкая! Будут ли ей под силу физические нагрузки? Не мне вам объяснять, вы и сами всё понимаете», – так говорил этот эскулап, неоднократно лечивший меня, и каждый раз надолго укладывал в постель, которую я уже ненавидела.

И родители, согласившись с ним, предпочли углубить мои музыкальные таланты. Для этого была приглашена учительница музыки. Это была обширная женщина, казавшаяся мне тогда пожилой. Хотя на самом деле она была еще молода, просто до безумия любила сладости и никогда не расставалась с коробочкой, полной сахарного печенья и конфет.

Мадам Безе, так я называла её.

Я терпеть не могла музыку и специально притворялась тупой, путалась в нотах, пела мимо мелодии и играла гаммы негнущимися пальцами. Все мои мечты были о балете, а не о музыке, хотя одно с другим нераздельно связано. Но Мадам Безе умудрилась найти ко мне подход и в конце концов я полюбила музыку.

«Ах, я и сама бы с удовольствием стала балериной!» – говорила она мечтательно, кладя в рот большое печенье, обсыпанное орехами. Вся её грудь, располагающаяся параллельно полу, была усеяна крошками. Мне было смешно представлять, как толстуху Безе, будет таскать по сцене партнёр на подгибающихся от её тяжести ногах. Наверно ей нужно будет подобрать специального партнера, огромного, как наш конюх. Тут же моё живое воображение нарисовало мне картинку. Здоровенного конюха в валенках на сцене Мариинского театра, высоко подбрасывающего мадам Безе к потолку.

Я прыснула со смеху. Музыкантша строго посмотрела на меня. Она как раз рассказывала какое-то трагическое оперное либретто.

И отчего это все оперы заканчиваются трагически? Я стала вспоминать и не могла припомнить ни одной оперы, идущей в театре и оканчивающейся счастливо. Вот может быть только история «Руслана и Людмилы». Там одному Черномору не повезло. Вокруг и так не очень-то веселая жизнь, а тут ещё и композиторы с писателями и поэтами заодно, как будто сговорились изводить людей плохими историями. Нет, чтобы больше радовать людей, и писать оперы, после которых жить и любить хотелось, а не упасть наземь, рыдая в платок!

И я решила, что всем назло стану счастливой, чтобы историю обо мне показывали в театре, и всем захотелось жить такой же прекрасной жизнью!

Но для этого мне надо было непременно попасть в балетную школу. И я стала приставать к мадам Безе помочь мне в этом деле.

Пока я рисовала перед ней мои грандиозные планы на жизнь, она грустно смотрела на меня, вздыхая и меланхолично жуя печенье, размером с большое блюдце. Затем сказала:

– Девочка моя, когда бы ты знала, что всё в этой жизни имеет свою оборотную и часто неприглядную сторону, возможно, ты не стала бы рваться, как бабочка к огню, в эту театральную, богемную жизнь. Тебя встретит на пути море зависти и злословья, похоть и обман. Ты будешь разбивать сердца, и твоё сердце также будет разбито. Но с другой стороны ты получишь восхищение и любовь, поклонников и славу. Если конечно будешь много работать! И если твой Ангел-Хранитель будет помогать тебе. Поверь, то, о чём я тебе говорю, я знаю не понаслышке. Театр он и есть театр, танцуешь ты, играешь или поёшь, везде одно и то же. Поэтому, ты должна быть готова ко всему.

И она похлопала по своей пышной груди, чтобы стряхнуть осыпавшиеся крошки. Я нетерпеливо постукивала ногой, не понимая и не принимая этих несвоевременных философских рассуждений. Что она могла знать о моей жизни и о моём будущем? В моей жизни всё будет не так!

Так думала я тогда, не подозревая, как часто буду вспоминать эти слова.

– Ну, мадамчик, дорогой! Ну, пожалуйста! Я знаю, ты можешь уговорить моих родителей, чтобы они отвели меня в балетную школу! Балерины такие красивые и изящные, у них такие воздушные пачки! Они похожи на сказочных фей, и я хочу тоже быть похожей на фею! – и я стала кружиться вокруг себя, пока не упёрлась в толстый, мягкий живот мадам Безе.

– Ладно, малышка… Я поговорю с твоими папенькой и маменькой. Только обещай, что музыку не забросишь, а будешь заниматься лучше прежнего!

Я горячо обещала, и после ухода музыкантши ещё полчаса продолжала скакать перед большим зеркалом, изображая итальянскую балерину, которую я видела в театре.

Через некоторое время мадам Безе вернулась, и, подмигнув мне, велела сесть за фортепьяно и старательно играть, ибо мой папенька должен был сейчас сюда войти. Я резво уселась и стала играть какую-то сонатину. В этот момент вошёл отец и некоторое время прислушивался к моему бренчанию, а потом извинился перед мадам Безе и сказал, что имеет для меня новость.

– Со среды к тебе будет приходить учитель танцев. Но это не означает, что ты будешь освобождена от всех других занятий или получишь какое-либо послабление, – закончил он строго.

– Ур-р-ра! – я подскочила к отцу и обняла его, уткнувшись носом в золотую цепочку от его часов.

Он ласково погладил меня по голове.

В среду, трепетно ожидаемый мною новый учитель немного задержался. Он пришёл весь мокрый от дождя и долго возился в прихожей, передавая вымокший плащ прислуге и снабжая её подробными наставлениями, как лучше его сушить. Наконец он вошёл в просторную залу и, критически осмотрев её, стал подыскивать место для наших занятий. Папенька подробно записал, куда поставить зеркала, на какой высоте прикреплять поручни станка. Я с замиранием сердца слушала эти взрослые обсуждения и тихо стояла в сторонке.