Тринадцатый сын Сатаны
Шрифт:
И Ингибаров заговорил с Вадимом совсем не так, как говорил всегда. Потом он неоднократно клял себя за тот порыв откровенности. Но в тот момент, наверное, и не мог поступить иначе. Как любой порядочный человек. Или хотя бы как человек, претендующий на то, чтобы хотя бы в собственных глазах выглядеть таковым.
— Да, Вадик, ты прав.
Сама по себе ситуация провоцировала собеседников на то, чтобы быть предельно откровенными и, соответственно, не делать различий по рангам. Именно предельно — ибо абсолютной откровенности вообще в природе не существует.
— Ты прав,
А потом он вдруг сказал такое, от чего Вадим просто обалдел. Потому что не то, чтобы он подобного до сих пор ни разу не слышал от начальника — он попросту не предполагал, что шеф может такое сказать.
Потом Ингибаров сказал… Он произнес эти слова просто и по-человечески, без обычных и привычных ужимок и стремления поиграть в загадочность.
— Слышь, Вадька, — сказал Ингибаров, — у тебя, случаем, нет ничего выпить?
Выпить у Вадима было нечего. У него выпить не было никогда. И начальник это прекрасно знал. Однако тут Вострецов вспомнил, что где-то в его кабинете в сейфе, черт знает с каких времен пылится недопитая бутылка плохонького коньяка. Он ничего не сказал, просто взял связку ключей и, громыхнув, распахнул сейф.
Ашот — Максимчук — Яна
Возникшая пауза затянулась. Становилась попросту нестерпимой.
— Так что мы теперь будем делать, ахпер Саша? — не выдержал Айвазян.
Максимчук не ответил, сосредоточенно думал. Думал непривычно напряженно, нахмурившись, даже губами время от времени чуть шевелил от натуги. Ашот смотрел на него с некоторым удивлением — по его убеждению, обычно у Александра лучше получалось кулаками махать, чем шевелить мозговой извилиной.
— Не знаю, друже Ашот, — наконец произнес он. — Честно говорю: не знаю.
Впрочем, ситуация и в самом деле не просчитывалась. Слишком много неясного вдруг сплелось в единый нераспутываемый — во всяком случае, пока — клубок. Мало того, что некая, совершенно неведомая женщина с неведомыми целями выдавала себя за жену этого злосчастного Абрамовича, мало того, что жена настоящая ничего не могла рассказать, чем ее муж занимался и на чем он мог прогореть, мало того, что муж пропал, а все вокруг внушают бедной растерянной женщине, что она ни в коем случае не должна обращаться за помощью к кому бы то ни было, мало того, что неведомый похититель с непонятной закономерностью регулярно оповещает ее о состоянии здоровья мужа и при этом не считает нужным сказать ей об условиях, которые он выдвигает для освобождения человека — мало всего этого, так еще и звонит он при этом с телефона, которого в Москве попросту не может существовать.
Тут уж, как обычно говорил в таких случаях Александр, без пол-литры не разберешься.
— Может, ну его к едреней фене? — вдруг резко сказал Максимчук.
В зависшей в квартире гнетущей тишине его голос прозвучал неожиданно громко.
— Кого это его? — не понял Ашот.
— Ну, я имею в виду все это дело?.. Посуди сам: мы с тобой тут вообще не при чем, заказ лопнул, ну а раз эти все, — он качнул головой куда-то в пространство, — против того, чтобы поднимался шум, значит, там и в самом деле не все чисто… Мы-то с тобой тут причем?
— Так что же, просто встанем и уйдем? — Ашот был здорово удивлен таким предложением, которое настолько не было похоже на Александра.
— Нет, почему же… Сообщим обо всем Вадиму и пусть он этим занимается.
Он говорил, словно не замечая Яну Казимировну, которая напряженно сидела в кресле в углу и встревоженно вслушивалась в разговор.
— А как же я? — наконец не выдержала она. — Вы что же, просто так оставите меня?
— А что мы можем для вас сделать, сударыня? — по-прежнему не глядя на нее, заговорил Максимчук. — Мужа вашего нам без дополнительной помощи не найти, сами вызволить его мы не в состоянии. Поэтому завтра к пятнадцати часам опять приедем к вам и попытаемся определить, кто и откуда вам звонит, еще раз. А до этого вам придется побыть одной. Ведь вы уже несколько дней терпели, ну так потерпите еще денек…
— Но так нельзя, Саша, — наконец решительно заговорил Ашот, который не мог сообразить, с чего это вдруг приятель ведет себя настолько непонятно. — Во-первых, как бы то ни было, мы взялись за дело. Потом, у нас просит помощи женщина. И в-третьих… — он запнулся. — Есть же и третья причина — я тебе рассказывал.
Он намекал на свое приключение на бульваре, когда следил за Абрамовичем. Максимчук намек понял.
— Да, ты прав, есть и в-третьих, — согласился он. — Да только сейчас дело уже вышло за рамки частного расследования. Тут уже начинается компетенция официальных органов, а может даже госбезопасности.
Ашот, услышав такое, несколько опешил. Если это так, это и в самом деле меняет дело.
— Но с чего ты это взял, что госбезопасности? — поежился Айвазян.
— С чего… — неопределенно передернул плечами Максимчук. — Думаю так.
Было вполне очевидно, что приятель что-то от него скрывает. Но настаивать на ответе не стал — рядом находился посторонний человек, женщина, перед которой и в самом деле не следовало раскрывать все карты.
— Не оставляйте меня, пожалуйста, — вдруг неожиданно жалобно всхлипнула Яна Казимировна. — Не оставляйте меня. Я боюсь.
И она заплакала.
— Началось, — недовольно проговорил Александр. — Не успели уйти… Я же чувствовал, что этим дело закончится.
Он поднялся с места, подошел к хозяйке, поджав ноги, присел на круглый валик подлокотника. Положил руку женщине на плечо.
— Не нужно плакать, это ведь не поможет… — начал он что-то успокаивающе говорить.
— Мне страшно одной… — тут же вцепилась в него Яна Казимировна.
Они говорили одновременно, не слушая один другого: Максимчук успокаивающе, хозяйка — жалуясь. Он гладил ее по волосам своей могучей ручищей, а она тычась, словно в поисках защиты, в его живот, оказавшийся наиболее доступным для ее лица местом.