Триптих

Фриш Макс

Бидерман. Да, конечно…

Шмиц. У вас еще есть гражданское мужество.

Бидерман. Разумеется…

Шмиц. В том-то и дело.

Бидерман. В чем?

Шмиц. У вас еще сохранилась совесть, неподкупная совесть. Это вся пивная почувствовала.

Бидерман. Да-да, разумеется…

Шмиц. Господин Бидерман, это вовсе не разумеется. В наше-то время. Например, в цирке, где я выступал, — кстати, потому он и сгорел, весь этот цирк! Так вот, наш директор, к примеру, говорил: «А подите вы, Зепп! — Меня зовут Йозеф. — Подите вы туда-то и туда-то! На черта мне совесть?» Буквально! «Что мне нужно, чтобы управляться

с моими тварями, так это плетка». Буквально! Вот какой был тип. «Совесть! — И прямо хохочет: — Если у кого и есть совесть, то, скорее всего, нечистая…» (С наслаждением затягивается.) Царствие ему небесное.

Бидерман. Он что же, умер?

Шмиц. Сгорел к черту со всем барахлом…

Настольные часы бьют девять.

Бидерман. Не понимаю, чего это горничная там замешкалась?

Шмиц. Я подожду.

Вдруг встречаются глазами.

Свободной кровати у вас нет, господин Бидерман, барышня мне уже сказала…

Бидерман. Почему вы смеетесь?

Шмиц. «К сожалению, кровати нет!» — все так говорят, стоит только бесприютному человеку… А мне ведь вовсе и не нужна кровать.

Бидерман. Не нужна?

Шмиц. Я, господин Бидерман, привык спать на полу.

Мой отец был угольщиком. Я привычный… (Затягивается; пауза.) Никаких «но», господин Бидерман, прошу вас, никаких «но»! Вы ведь не из тех, кто орет в пивных просто потому, что у самого штаны полны от страха. Вам я верю. «К сожалению, кровати у нас нет!» — все так говорят, но вам, господин Бидерман, вам я верю на слово… Куда же мы придем, если перестанем верить друг другу? Я всегда говорил: братцы, куда же мы так придем? Каждый считает другого поджигателем, кругом сплошное недоверие. Скажете, я неправ? Вы первый в нашем городе, кто не относится к нашему брату как к поджигателю…

Бидерман. Вот пепельница.

Шмиц. Скажите, я неправ? (Вдумчиво стряхивает пепел с сигары.) Большинство людей нынче верит не в Бога, а в пожарную команду.

Бидерман. Что вы этим хотите сказать? Шмиц. Истинную правду.

Анна вносит поднос.

Анна. Ростбифа у нас нет.

Шмиц. Этого достаточно, барышня, вполне достаточно — вот только горчичку вы забыли.

Анна. Ах, простите! (Выходит.)

Бидерман. Кушайте! (Наполняет бокалы.)

Шмиц. Так принимают далеко не у каждого, господин Бидерман. Уж можете мне поверить! Мне довелось повидать такое! Стоит только нашему брату переступить через порог — без галстука, беспризорному, голодному, — сразу тебе: «садитесь, пожалуйста!» — а через черный ход зовут полицию. Что на это скажешь? Я прошу крова, ничего больше, — честный борец, который всю свою жизнь дрался; и вот такой господинчик, который в жизни никогда не дрался, хватает нашего брата за шиворот. Почему, я спрашиваю? И повернешься — просто так, посмотреть на него, — а глядь, у него плечо вывихнуто. (Берет бокал.) Ваше здоровье!

Пьют. Шмиц начинает подкрепляться.

Бидерман. Уж такие нынче времена, уважаемый, такие времена. Только раскроешь газету — опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик

просит приютить его, а наутро весь дом полыхает… Я хочу сказать — уж если говорить начистоту — некоторое недоверие в таких случаях понятно. (Берет газету.) Вот — пожалуйста! (Кладет развернутую газету рядом с тарелкой Шмица.)

Шмиц. Видел, видел.

Бидерман. Целый квартал. (Встает, чтобы показать Шмицу.) Вот, читайте, читайте!

Шмиц (подкрепляется, читает, отпивает вино). «Божоле»?

Бидерман. Да.

Шмиц. Самую капельку бы потеплее. (Читает поверх тарелки.) «…Создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз».

Встречаются глазами,

Бидерман. Это просто уму непостижимо!

Шмиц (откладывает газету в сторону.) Потому я и не читаю газет.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Шмиц. Да что там всегда одно и то же пишут.

Бидерман. Да-да, уважаемый, конечно, но это же не выход, уважаемый, — просто не читать газет; в конце концов, должен человек знать, что его ожидает.

Шмиц. Зачем?

Бидерман. Ну… просто так.

Шмиц. Ах, все равно он придет, господин Бидерман. Все равно придет. (Обнюхивает колбасу.) Суд Божий. (Отрезает кусок.)

Бидерман. Вы думаете?

Входит Анна с горчицей.

Шмиц. Вот спасибо, голубушка, вот спасибо.

Анна. Еще что-нибудь?

Шмиц. Нет, на сегодня хватит.

Анна остается в дверях.

Уважаю горчицу! (Выдавливает горчицу из тюбика.)

Бидерман. Почему же суд Божий?

Шмиц. А я почем знаю… (Ест и опять заглядывает в газету.) «…У властей создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз». (Издает смешок и снова наполняет свой бокал.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что еще?

Анна. Господин Кнехтлинг хочет с вами поговорить.

Бидерман. Кнехтлинг? Сейчас? Кнехтлинг?

Анна. Он говорит…

Бидерман. Не может быть и речи.

Анна. Он говорит, что совсем вас не понимает.

Бидерман. А чего ему понимать?

Анна. Он говорит, что у него больная жена и трое детей.

Бидерман. Я сказал — не может быть и речи. (Встает от раздражения.) Господин Кнехтлинг! Господин Кнехтлинг! Пусть господин Кнехтлинг оставит меня в покое, черт побери, или наймет себе адвоката. Да-да! Мой рабочий день кончился! Господин Кнехтлинг! Подумаешь, важность — уволили! Смешно! В наше время страхование поставлено так, как никогда еще в истории человечества… Да! Пускай берет адвоката. Я тоже возьму. Доля в изобретении! Пускай откроет газ или возьмет адвоката — ради Бога! — если господин Кнехтлинг может себе позволить проиграть или выиграть судебный процесс. Пожалуйста! Ради Бога! (Взглянув на Шмица, берет себя в руки.) Скажите господину Кпехтлингу, что у меня гости.