Тристан и Женевьева (Среди роз)
Шрифт:
«Невозможно ненавидеть человека, – говорила она себе, – дитя которого ты носишь». Ребенок уже начал шевелиться в ее утробе. Слабые ножки толкались внутри живота, и Женевьева осторожно ощупывала их, чтобы определить в каком положении находится плод. Она любила своего будущего малыша и поэтому была не в силах ненавидеть его отца.
Но, Женевьева должна была признать, это было не всей правдой. Может быть, она боялась, что Тристан в это время нежится в постели с какой-нибудь ирландской шлюхой?
Страх снова объял
– Женевьева, нет! Генрих улыбается! Уверена, что с Тристаном ничего не случилось.
Женевьева кивнула. Вдруг она поняла, что не готова принять короля. Ее волосы непричесанны и не завиты, на ней было простое платье из голубой шерсти, а босые ноги покоились на лохматой шкуре.
– Эдвина, я не могу…
Но было уже поздно, король деликатно постучал в открытую настежь дверь и шагнул через порог. Эдвина присела в глубоком реверансе и Женевьева тут же последовала ее примеру.
Генрих приветливо поздоровался с Эдвиной и, повернувшись к Женевьеве, сказал, что хотел бы поговорить с ней наедине. Удивленная Эдвина поспешила удалиться из комнаты.
Женевьева не могла отвести глаз от Генриха. Из ее памяти никак не шла сцена их последней встречи, когда он передал ее в руки Тристана.
Но, опомнившись, она вспыхнула и опустила глаза, чтобы как-то сгладить неловкость.
– Меня интересует ваша точка зрения, миледи, – Женевьева непонимающе взглянула на него. – Вы все еще видите во мне монстра?
– Ваше Величество, я никогда не считала вас монстром.
– Разве? – король шагнул вперед.
Женевьева видела, что Генрих внимательно ее разглядывает, но никак не могла понять, какое же впечатление произвела на него. Лицо короля было абсолютно непроницаемым.
– Нет, нет, – запротестовала она и беспомощно развела руками. – Сир, я могу сказать вам только, что поступила согласно данной мною присяге.
– А теперь?
Женевьева смутилась.
– Теперь?
– Вы замышляете заговор? – прямо глядя ей в глаза, спросил король.
Мысль, что она что-то может замышлять, будучи беременной и постоянно находясь в своей комнате, показалась Женевьеве настолько забавной, что она не смогла сдержать смеха, но тут же прервала себя, испуганно зажав рот рукой.
– Не тревожьтесь, – проговорил Генрих, медленно осматриваясь. – Я люблю искренность. А теперь скажите мне, вы счастливы?
– Счастлива? – сейчас Женевьева уже овладела собой, и постаралась не показывать своих чувств. – Я не знаю, что вы имеете в виду.
Король устроился в кресле напротив Женевьевы и кивнул, доброжелательно улыбаясь, давая понять, что она тоже может сесть. Она неуверенно опустилась.
– Счастье, миледи, это когда желаешь кому-то добра, думаешь о ком-то, любишь кого-то.
Женевьева вспыхнула.
– Я не могу сказать, что я на самом деле счастлива.
– Вы бы предпочли оставить Англию?
Женевьева заколебалась.
– Ваше Величество, вы – король. Я присягнула Ричарду, и когда он погиб, собиралась присягнуть вам, но… – Женевьева пожала плечами и печально улыбнулась: – Но вы отторгли мои владения и передали их Тристану де ла Теру. Я не могу получить их обратно, поэтому и не могу быть счастливой.
– Вы все еще так сильно ненавидите его?
Вопрос застал Женевьеву врасплох, и она очень осторожно ответила на него.
– Разве можно ожидать, чтобы я любила победителя, который отнял у меня все?
– Миледи, я задал вопрос, – напомнил ей Генрих и в его голосе зазвучали нетерпеливые нотки. Он наклонился вперед. – Я спросил вас, вы все еще ненавидите Тристана де ла Тера?
Женевьева почувствовала, что снова краснеет и, опустив глаза, тихо сказала:
– Мне кажется, что наши отношения очевидны.
– Ваши отношения были очевидны, прежде чем они начались, – негромко сказал король. Женевьева снова подняла на него взгляд. Она с удивлением отметила, что Генрих не питает к ней зла и спросила себя, почему же он так настойчиво требовал от ее отца, чтобы тот сдал Эденби, когда Генрих пришел из Бретани.
Генрих улыбнулся, угадав ее мысли.
– Ваш отец был моим ярым противником, а меня это очень раздражало, ведь вы знаете, что исход войны был ясен… – Генрих поднял руку, и Женевьева поняла, что он пытается оправдаться в ее глазах. Он внезапно встал, подошел к окну и повернулся к ней лицом. – Вы не желаете появляться на наших приемах. Вас тяготит ребенок? Какие у вас намерения?
– У меня нет намерений, сир.
– Вас страшит будущее?
– Нет, – просто ответила Женевьева.
– Вы расстраиваетесь от того, что ваше дитя будет бастардом?
Женевьева спокойно посмотрела на короля. Этот вопрос не поставил ее в тупик:
– Как известно, бастарды многого добивались в этой жизни, сир.
Генриху понравился ее ответ, и он рассмеялся.
– Ах да, вы намекаете на моего бофортского предка-бастарда. Но ведь Джон Гонт женился на своей свинарке, и все закончилось хорошо. Вам никогда не приходило в голову, что де ла Тер может захотеть взять вас в жены?
Женевьева встала.
– Нет, Ваше Величество, ибо я никогда не выйду замуж за него. Я не смогу…
– Не сможете? – король высоко поднял брови, – вы не сможете выйти замуж за человека, от которого у вас скоро будет ребенок?
– Этот человек повинен в смерти моего отца, Ваше Величество, и он уже доказал, что может отнять у меня все. Но любовь и верность остаются моими, и я отдаю их по собственному выбору.
Король опустил глаза, и Женевьеве показалось, что он загадочно улыбнулся каким-то собственным мыслям.