Тристан и Женевьева (Среди роз)
Шрифт:
– Тристан, я не хотела обидеть тебя…
Он обернулся, и Женевьева поняла, что сейчас он в мыслях находится совершенно в другом времени и месте, и было видно, что он прилагает усилие, чтобы ответить ей.
– У тебя есть для меня подарок.
– Но у меня…
Он наклонил голову и кивком указал на ее заметно округлившийся живот под набухшей грудью. И хотя его голос внезапно стал хриплым, Женевьева знала, что он вовсе не сердится на нее.
– Не сделаешь ли ты мне подарка на это Рождество? Подарка, которому я буду рад, и если я получу его, то смогу спокойно спать по ночам. Мне только и нужно, чтобы ты поклялась, Женевьева, что будешь
Женевьева покраснела и нервно сняла бархат. Единственный раз, когда они говорили о ребенке, тогда, после его возвращения из похода, ей было больно и горько. Тогда они не поняли друг друга. А сейчас… Смятение охватило ее. Она боялась невольно напомнить ему о том времени, когда он жил в своем поместье на севере с молодой женой. Она представила, какими они были счастливыми и как любили друг друга, ожидая своего первенца.
В ее горле застрял комок, она боялась и в то же время ощущала странную радость, и волнение. Может быть, они все еще оставались врагами, может быть, так будет всегда, и время ничего не сможет с этим поделать. Разве она не надеялась на то, что все может перемениться, что на трон воссядет какой-нибудь из Йоркских претендентов? Разве мир не изменчив?
Она не знала. Рождество… Ее отец и Аксель лежали в часовне замка, под массивными каменными плитами. Она могла презирать этого человека всем сердцем за то, что он сделал с ней, их многое разделяло и прежде всего его прошлое, но он просил ее беречь себя ради ребенка, которого она носила под сердцем. Кажется, он не питал к ней ненависти за то, что она жива, в то время как его жена мертва.
– Женевьева?
Она подняла на него глаза, и снова ее поразила его внешность. Женевьева даже слегка вздрогнула. Какое дитя будет у такого красивого отца! Женевьева боялась заговорить. Ей хотелось сказать, что она не питает к нему ненависти. Мысли лихорадочно метались в ее мозгу. «Я боюсь, что не смогу больше ненавидеть тебя! Но я должна во имя моей чести оставаться твоим врагом, ибо ты повинен в смерти моего отца, лежащего внизу… Ибо ты пришел, увидел и взял то, что принадлежало не тебе…»
Но она не могла сейчас думать о ненависти и, покачав головой, тихо сказала:
– Милорд, я намереваюсь сохранить собственное здоровье и здоровье моего ребенка.
И тут же испугалась собственного признания, так как совсем не хотела говорить ему, что ей вовсе нетрудно полюбить дитя в ее чреве и полюбить… своего врага. И поэтому быстро соскочила с кровати, прикрываясь одеялами, и рассмеялась, чтобы скрыть свои чувства.
– Но это, милорд, – насмешливо сказала она, попытавшись сделать изящный реверанс, что было довольно трудно в ее одеянии. – Нельзя назвать рождественским подарком, ты ведь подарил мне драгоценности.
– Ага, – ответил Тристан в свою очередь, отвешивая поклон, – но ты недавно одарила меня еще большей драгоценностью. Я сплю по ночам в окружении твоих волос, этого бесценного сокровища.
– Возможно, мне следует остричь их?
– Отбрось такие мысли, миледи…
– Ну что ж, – воскликнула она. – В таком случае, возможно, мне следует немедленно запутать тебя в них?
И при этих словах она сбросила с себя одеяло и предстала пред ним обнаженная, во всей своей юной красоте, величественная и чарующая. Тристан застыл, не в силах справиться со своим дыханием, он не мог отвести от нее восхищенного взгляда.
– Возможно, – прошептала Женевьева, – мне следует подойти к тебе с твоим подарком, который я пока ношу в себе?
И она медленно начала подходить к нему, соблазнительно покачивая бедрами и так легко ступая по полу, что, казалось, еще немного, и она может пойти прямо по воздуху. А ее волосы, увенчанные драгоценной диадемой, ниспадали на ее плечи, грудь, бедра и укрывали ее подобно волшебному плащу.
Тристан не мог пошевелиться. Никогда прежде Женевьева не проявляла такой инициативы, и открывшееся его взору зрелище заставляло быстрее струиться кровь в его жилах. Сердце его рвалось из груди, но он не смог даже поднять руки. Он просто стоял с изумлением и восторгом глядя на нее.
И судя по всему, ей очень нравилась затеянная ею игра, ибо на ее чувственных губах появилась легкая насмешливая улыбка. Она казалась Евой; с той лишь разницей, что Еве было далеко до совершенства форм Женевьевы. Она остановилась буквально в шаге от Тристана, положив руки на бедра и гордо вскинув подбородок, в ее глазах плясали озорные искорки.
И вот она прижалась к нему всем телом, обхватив его руками за шею, дразня его и чувствуя, как набухает его плоть под одеждой. Но тут же, дав почувствовать ему жар своей груди, отстранилась и крутнулась на месте.
– Ах, мне, наверно, нужен лиф! – заявила Женевьева, схватив руками свои волосы и прикрывая ими грудь, создавая некое подобие лифа, который, впрочем, мало чего скрывал, ее соски насмешливо и соблазнительно торчали наружу. И снова крутнулась, разметав в воздухе волосы, рассыпавшиеся золотым дождем, ниспадающим на ее прелести, от вида которых Тристан чуть не задохнулся от возбуждения.
– Возможно… – начала она, но тут же от неожиданности взвизгнула, ибо Тристан вышел из оцепенения и с победным смехом подхватил ее на руки.
– Возможно, что?
– О, милорд! – воскликнула Женевьева, изображая ужас и отчаяние. – Вы же одеты!
– Ну, это легко исправить.
– Я бы не хотела беспокоить вас…
– Но я не в силах отказать тебе ни в чем, особенно, если речь идет о моем теле и твоем наслаждении.
С этими словами он прыгнул на кровать, и они смеясь и задыхаясь, повалились на нее и начали барахтаться. Ее глаза возбужденно блестели, когда она взяла свои волосы и обвила ими его плечи и шею. Тристан зарылся в них лицом и внезапно начал покрывать быстрыми и страстными поцелуями обнаженное тело Женевьевы. И она уже не могла поддразнивать его, возбужденная, вся – порыв и страсть, она только молила, чтобы он не томил ее слишком долгим ожиданием.
– Ты думаешь, все так просто, красавица? Вывести мужчину из равновесия, свести его с ума и затем отказать ему в удовольствии медленного наслаждения плодами любви? Нет уж!
– Тристан, прояви милосердие!
– Нет, миледи, милосердие не относится к моим достоинствам!
И он вводил ее своими поцелуями почти в состояние беспамятства, когда она не помнила, что она делает, где она, и оставлял ее жаждущую и умоляющую, чтобы начать все сначала. Уже наступил день. Но Тристан все не прекращал свои ласки, не пропуская ни одного участка на ее теле, чтобы не покрыть его поцелуями, он нежно касался руками ее груди, целовал ее в живот и ниже… ниже, доводя ее почти до оргазма, и когда Женевьева стонала, что она больше не может, он только смеялся.