Тристан и Женевьева (Среди роз)
Шрифт:
«Что делать? Здесь бесполезно ожидать помощи. Может быть, во дворе она сможет закричать и стража поймет, что она попала в беду, и…
– Я иду, – сказала Женевьева, – только, пожалуйста, отдай мою дочь Эдвине.
– Нет, я возьму девчонку с собой, и если ты не будешь вести себя нормально и улыбаться, если кто-нибудь заподозрит неладное, я лишу ее жизни в течение одной секунды.
– Ты бастард! Ты, земляной червь, гнусная тварь! – неожиданно вмешалась Эдвина, но Гай ударил ее, и она упала, сильно ударившись головой о столб, и затихла.
Гай схватил Женевьеву за волосы, и она
– Она жива. Пошли, иначе я убью ее до того, как мы уйдем.
С дрожью посмотрела Женевьева на неподвижное тело Эдвины.
– Я иду, – и последовала за ним, но переступив порог, вскрикнула, увидев распростертого лицом вниз Роджера де Трейна. Женевьева опустилась перед ним на колени и поняла, что он дышит.
– Вставай, – сказал Гай, опять хватая ее за волосы. Кэтрин заплакала и Гай зажал ей рот, отпустив Женевьеву. – Учти, я ведь могу задушить это собачье отродье.
Опустив голову, Женевьева покорно последовала за ним к лестнице. Девочка негромко хныкала, как будто и она понимала, какая над ними нависла опасность, и что жизнь их висит на волоске.
Они быстро прошли через зал, и вышли во двор. Со стены им отсалютовали стражники, Женевьева слышала смех, доносившийся из таверны, и гомон на рыночной площади. Ярко светило солнце, воздух был тепел и свеж, в голубом небе плыли облака, все вокруг было так спокойно и тихо…
К ним подошел Мэттью, и его госпожа, улыбнувшись, сказала ему, что поедет вместе с сэром Гаем. Улыбнувшись в ответ, Мэттью ответил, что сейчас приведет лошадей.
«Ах, Мэттью, Мэттью, неужели никто не видит, что я попала в беду. Тристан, – думала она, – я люблю тебя, о, Господи, я так люблю тебя, всем сердцем, поверь, я не хочу идти с ним. Боже, как же я была глупа! Эдвина расскажет ему правду, и он придет за ней, да, да, конечно, он придет за ней! Но найдет ли он ее? А, если Гай и в самом деле отправится в Ирландию? Или, когда она ему надоест, убьет ее и маленькую Кэтрин? Ведь убил же он многих других?»
Но вот Мэттью подвел лошадей, Женевьева взобралась в седло, и грум подал ей поводья. Гай легко вскочил на своего коня и, держа ребенка на руках, вставил ноги в стремена. Бросив парню монету, сказал ему улыбаясь:
– Миледи торопится по важному делу, беги к воротам, пусть их откроют побыстрее. – Мэттью поблагодарил и подчинился.
Наконец, они выехали из замка, и когда они отъехали на некоторое расстояние от стен, Кэтрин вдруг заплакала во весь голос. Женевьева подъехала ближе к Гаю и попросила, чтобы он отдал ей дочь, но он одной рукой взял поводья своего и ее коня, так что Женевьева не смогла бы убежать, и отдал ей дочь:
– Уйми ее! – но Кэтрин даже на руках матери не переставала плакать.
– Уйми же ее! – раздраженно произнес Гай.
– Она голодна.
– Тогда покорми ее!
– Я не могу кормить ее при тебе! Нам нужно остановиться.
– Нет, мы не остановимся до тех пор, пока не отъедем далеко-далеко, так, что тебе придется кормить ее при мне.
– Тристан поедет вслед за тобой.
– Тристан некоторое время будет очень занят. Оглянись-ка!
Женевьева глянула через плечо и увидела, что над замком поднимается тонкая струйка черного дыма.
Она вскрикнула:
– Ты поджег Эденби!
– Да, то что не достается мне, не достается никому другому!
– Ты погубил их, – выдохнула она, – всех этих людей…
– Может быть, некоторым удастся спастись. Молись за них, Женевьева!
Когда Мэттью увидел леди Женевьеву, то сразу понял, что происходит что-то неладное. Его госпожа улыбалась, но ему показалось, что она в любой момент готова расплакаться. Да к тому же, какая мать отдаст своего ребенка даже самому лучшему другу, особенно когда он садится на лошадь? Недолго раздумывая, парень бросился во внутрь замка. И сразу же увидел лежавшего сэра Гэмфри, тот слабо стонал. Из кухни тоже доносились стоны и в воздухе пахло… дымом… Пожар!
Он выскочил на улицу и начал звать на помощь. Со всех сторон бежали стражники. В это время юноша взбежал по лестнице, ведущей в комнату Женевьевы. В спешке он чуть было не перескочил через лежавшего мужчину, но вовремя остановившись, склонился над ним.
Роджер де Трейн застонал и попытался подняться.
– Пожар, сэр, пожар! – закричал Мэттью.
Роджеру не надо было повторять дважды, он встал, пошатываясь, в то время, как Мэттью помчался к лестнице в башню. Роджер прошел в спальню. Комната была полна дыма, горели занавеси и постель. Рядом с кроватью лежала леди Эдвина. Бросившись к ней, он едва держась на ногах, с трудом поднял женщину на руки, и только успел, как одна из потолочных балок упала на пол, рассыпав вокруг сноп искр. Роджер не остановился до тех пор, пока не вытащил Эдвину наружу. Она отчаянно хватала воздух ртом. Но вот, наконец, вздохнула глубже и посмотрела на Роджера. В глазах ее была отчаянная мольба, лицо посерело от волнения.
– Энни, моя доченька! О, Господи, Роджер…
– Миледи, миледи, она здесь, с нами! – кричал Мэттью, ведя Мэри, Мэг и остальных слуг. Энни, плача, бросилась к матери. Эдвина прижала ее к себе и зарыдала.
– Энни, Энни, девочка моя!
Она повторяла эти слова снова и снова, но вот повернулась к Роджеру.
– Женевьева! Гай увез Женевьеву! Мы должны позвать Тристана и Джона…
– Я пойду за ними, – мрачно вымолвил Роджер.
– Нет, нет! – воскликнула Эдвина, – он может не поверить тебе, но поверит мне… – Роджер с обидой посмотрел на нее. – Что она поехала не по своей воле, – мягко добавила она, и юноша кивнул.
– Я приведу коня, – сказал Мэттью.
И Эдвина нашла в себе силы, чтобы отдать распоряжения:
– Сэр Гэмфри, как хорошо, что вы живы, соберите людей, а вы, Грисвальд, займитесь пожаром, вы должны остановить огонь. Мэри, позаботься об Энни, она вся в синяках, доченька моя, не плачь, я скоро вернусь!
Она вышла во двор, где ее ждал Мэттью с лошадьми, Роджер помог ей взобраться в седло, и она помчалась в сторону таверны за Тристаном и Джоном.
Ему не становилось легче. Он пил все больше и больше, но чувствовал себя все хуже и хуже. Тристан заглядывал в лукавые и обещающие глаза кабацких девок и говорил себе, что они сулят ему райское наслаждение, но чувствовал, что это было бессовестной ложью. Он смеялся, шутил и пил эль, но на душе его лежал камень.