Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 2
Шрифт:
Сегодня на Сталина и сталинизм мы смотрим еще как бы с высоты птичьего полета истории. Думаю, спустя десятилетия эти мрачные страницы летописи советского народа с большей временной дистанции будут во многом видеться глубже, основательнее, вернее. Прошлое сегодня слишком близко и держит нас в своих объятиях. Но одно, подчеркну еще раз, ясно уже сейчас: Сталин – лишь вершина айсберга. Описав ее, вершину, я не претендую на то, что высветил весь айсберг.
Выскажу еще одну, почти еретическую мысль. Возможно, слишком еретическую. Суть ее вот в чем. В начале века, как помнит читатель, русский писатель Д.С. Мережковский написал нашумевший памфлет-пророчество «Грядущий Хам». Тогда он был расценен (да и сейчас, думаю, едва ли на это произведение многие смотрят иначе) как своеобразный антиреволюционный манифест. Приведу его, пожалуй, центральную идею. Мережковский, не обделенный талантом, но склонный к мистике, пророчески писал: «Не бойтесь никаких соблазнов, никаких искушений, никакой свободы, не только внешней, общественной, но и внутренней, личной, потому что без второй невозможна
Критики под рабами сразу усмотрели пролетариат, и, думается, напрасно. Мережковский ведет речь, как явствует из памфлета, о «духовном рабстве», а в нем, по его словам, могут пребывать самодержцы, «китайская стена табели о рангах», «мертвый позитивизм православной казенщины» и «черная сотня». По сути, рабство и хамство для Мережковского – синонимы антисвободы. Возможно, писатель и не пытался заглянуть так далеко за горизонты бытия, наивно надеясь спасти Россию с помощью лишь «религиозной общественности» и возрождения интеллигенции, но вольно или невольно он выразил очень глубокую мысль: попрание свободы всегда создает угрозу пришествия «князя мира сего, Грядущего Хама». Во все времена, когда свобода становилась прерогативой лишь владык, императоров, диктаторов, тиранов, над людьми нависал призрак «Грядущего Хама». Сталин всей своей жизнью, деяниями, устремлениями доказал, что Хам антисвободы может быть кровавым, чудовищно страшным. Рецепты Мережковского, боявшегося пришествия Хама, достаточно наивны, но не без рационального смысла: он верил в особую роль человеческого интеллекта. Сегодня мы знаем, что Хама насилия, бюрократии и догматизма, олицетворенных в коммунистической Системе, можно не допустить, если ему противостоят в тесном союзе демократия, закон, культура.
Возможно, эти мои размышления достаточно абстрактны, умозрительны. Но говорю об этом потому, что чем меньше уважения к демократии, закону, культуре, тем всегда отчетливее возникает призрак Хама антисвободы. Эта истина была верна и для начала XX века, думаю, будет верной и в веке XXI. Может быть, долгосрочности своей идеи не знал и сам Мережковский. Возможно, сегодня я его прочел иначе, чем читали тогда, у подножия века, в сполохах кровавых классовых сражений. Дело не в Мережковском, в конце концов. Есть общечеловеческие истины, которые не противоречат традиционному марксизму, истины, основывающиеся на гуманизме, вере во всесилие человеческого разума и в неистребимую волю человека к социальной и моральной справедливости. «Наследие» Сталина абсолютно не вписывается в эти рамки.
«Грядущий Хам» наиболее зловеще проявляется в диктаторстве, исключающем свободу. А начиналось все, казалось, с мелочей: концентрации власти в руках слишком узкой группы лиц, которая в конце концов отдает ее одному человеку. Эту грозную опасность видел еще Плеханов. Протестуя против чрезмерного сосредоточения власти вскоре после революции, он писал: «…ЦК всюду «раскассировывает» все недовольные им элементы, всюду сажает своих креатур и, наполнив этими креатурами все комитеты, без труда обеспечивает себе вполне покорное большинство на съезде… Тогда у нас действительно не будет в партии ни большинства, ни меньшинства, потому что тогда у нас осуществится идеал персидского шаха». Далее Плеханов, упомянув крыловскую басню, когда лягушки просят себе царя, пишет: «…если бы наша партия, в самом деле, наградила себя такой организацией, то в ее рядах очень скоро не осталось бы места ни для умных людей, ни для закаленных борцов: в ней остались бы лишь лягушки… да Центральный журавель, беспрепятственно глотающий этих лягушек одну за другою». Сегодня мы уже знаем, что «Центральный журавель», глотавший отнюдь не «лягушек», весь смысл своего существования и деятельности видел не в утверждении и развитии народовластия, а в цементировании цезаризма. Даже когда сам Сталин чувствовал, что старость и болезни готовы вскоре сломить его, он еще раз осуществил проверку благонадежности нового ЦК. В своем выступлении на последнем Пленуме ЦК он вдруг заговорил о старости и необходимости освобождения его от обязанностей секретаря ЦК. Он заранее знал, чем кончится весь этот спектакль. Конечно, новый состав ЦК не мог и подумать о том, чтобы освободить Сталина. Мысль эта казалась кощунственной. Даже если предположить невозможное: Сталин уходит с поста секретаря, но остается предсовмина. Думаю, что с высот этого поста он вскоре бы учинил кровавую баню тем, кто согласился на его уход. Но это гипотетическое предположение, высказанное мной, совершенно нереально. Сталин это знал лучше других, и тем не менее за несколько месяцев до смерти он решил еще раз проверить на верность окружение и новый ЦК. Эту сталинскую проверку новые члены Центрального Комитета, по его мнению, выдержали.
Повторю еще раз: Сталина никогда не интересовал человек как таковой, как социальный феномен, «мера всех вещей», как цель общественного развития. Человек для него (а без этого нельзя понять суть сталинского «наследия») был интересен лишь как союзник, враг, исполнитель, «винтик». В конце жизни его, правда, еще интересовали «высокие особы», заметные лица, люди с «голубой кровью» или с известными фамилиями. В этом случае Сталин проявлял к ним неподдельный интерес, отдавал соответствующие распоряжения или просто наслаждался возможностью
Фельдмаршал Паулюс, содержавшийся на «спецобъекте» под Москвой, сотрудничал с советскими властями в плане передачи и обобщения военного опыта. Он несколько раз обращался к Сталину с просьбой разрешить ему вернуться на родину, тем более что его отношение к СССР в корне изменилось в лучшую сторону. Но годы шли, а Сталин не выпускал пленника. Наконец однажды утром Сталин нашел у себя на столе донесение министра внутренних дел:
«Товарищу Сталину И.В.
Докладываю, в ночь на 26 февраля 1952 года у бывшего фельдмаршала германской армии Паулюса Фридриха произошел обморок с кратковременной потерей сознания. Вместе с Паулюсом проживают и обслуживают его личный ординарец военнопленный солдат Шульте, а также личный повар военнопленный Жорж. Вследствие длительного пребывания в плену и неизвестности разрешения вопроса о его репатриации, фельдмаршал стал проявлять нервное беспокойство. Со своей стороны, считал бы целесообразным рассмотреть вопрос о возможности репатриации Паулюса в ГДР.
29 февраля 1952 года
С. Круглов».
Наконец Сталин дал согласие проработать порядок репатриации Паулюса. Десять лет в его руках был человек, символизирующий одну из самых блестящих «его» военных побед. С трудом решил он с этим «символом» расстаться.
Когда Сталин узнал, что в Саксонии, в деревне близ замка Россла, в ноябре 1945 года найдена вдова Вильгельма II Термина фон Прайзен, Сталин, поразмыслив, бросил: «Создайте нормальные условия для жизни».
Немногим раньше Сталину доложили, что в концлагере в Ораниенбурге обнаружен бывший премьер-министр Испанской Республики Франциско Ларго Кабальеро, находившийся в состоянии крайнего истощения. Сталину приходилось иметь с ним дело в конце 30-х годов. Ограничился распоряжением: «Сообщите в Испанию семье, что жив». Как-никак премьер-министр, монарх, полководец – люди «его круга». Здесь он позволял себе проявлять даже благосклонность.
Сталин принял участие и в судьбе императора Маньчжурии Пу-И. После разгрома Квантунской армии императора с семьей и прислугой отправили в Читу, а затем в Хабаровск. С ним, видимо, активно «работали», о чем свидетельствует письмо бывшего маньчжурского монарха Сталину в середине 1949 года. Приведу отрывки из этого письма, доставившего тщеславному «вождю», по-видимому, удовольствие, если он, конечно, не уловил признаков того, что органы опять «перестарались»…
«Генералиссимусу Сталину
Для меня высокая честь писать это письмо. Я всегда испытывал к Вам чувство глубокой любви и восхищения, вследствие чего хочу сообщить о своей надежде быть оставленным на жительство в СССР. В прошлом японская военщина ограничивала мою личную жизнь. Я не мог знать истинного положения в СССР… Впервые за 40 лет я прочитал Вашу книгу «Вопросы ленинизма» и «Историю ВКП(б). Краткий курс». Теперь я узнал, что СССР действительно самая демократическая и самая прогрессивная страна в мире, путеводная звезда малых и угнетенных народов… Правительство СССР отменило смертную казнь. Это новая эра для СССР в охране гуманности…
В прошлом я просил об оставлении меня в СССР. До сего времени еще нет ответа. Я хочу работать здесь. Желаю Вам неизменного здоровья и счастья.
Айсиньцзюэло Пу-И».
Сталин прочел перевод, долго с любопытством рассматривал целый ковер иероглифов и бросил Берии: «Передадим, наверное, императора китайцам?» Судьба императора – куда ни шло, можно снизойти до личного решения. А вообще лучше решать судьбы людей списками. Большими списками. Бесконечными списками…
Сталин, уничтожив в обществе любые альтернативы, превратил свое наследие в одномерно негативное. Едва ли он догадывался, что начало его исторического поражения совсем близко. Оставляя в последние месяцы в углу документов, которые он рассматривал значительно реже, свои лаконичные резолюции, он поднимал ладонь левой руки к лицу, как будто загораживался от солнечных лучей. Привычка! На одной ранней фотографии Сталин сидит в такой же позе у краешка стола, небритый, в стоптанных сапогах, засаленном старом пальто, с нечесаными волосами. А рука прячет глаза от света… Сейчас он генералиссимус и, наверное, самый могущественный диктатор на Земле. Но этот жест – нет, не от солнца спасает он «вождя». Он, не зная того сам, хочет спасти себя от грядущего исторического поражения.
Историческое поражение
На трибуне XX съезда КПСС был Хрущев. Делегаты слушали его доклад, повергнувший всех в состояние шока. Сцена с президиумом словно расплывалась, и казалось, что на ней солируют двое: Хрущев и до боли знакомый (а теперь незнакомый!) призрак. Именно такое впечатление могло сложиться у делегатов XX съезда, когда 25 февраля 1956 года Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев делал свой знаменитый «секретный» доклад. Почти полторы тысячи делегатов напряженно, в мертвой тишине, прерываемой иногда возгласами возмущения и потрясения, смотрели на человека, стоящего на трибуне. Но чем дальше он с пафосом читал свой доклад, тем отчетливее каждый из присутствующих в Кремлевском дворце видел призрак, появляющийся то справа, то слева от Хрущева. Характерный говорок Первого секретаря незаметно, но одновременно и быстро лепил совершенно новый образ «вождя народов». Скоро в центре зала осталась как бы одна сцена, на которой было двое: новый лидер партии, один из бывших верных соратников умершего около трех лет назад диктатора, и знакомый абсолютно всем облик немого «вождя», который прямо здесь, на действительно исторической арене, становился совсем другим: кровавым, тираническим, страшным. То были редкие часы подлинно исторического значения.