Триумф нежности
Шрифт:
— Ну, как тебе?
Она засунула руки в задние карманы джинсов и сделала еще четыре шага, прежде чем поняла, что не только не получила ответа от Рамона, но что он вообще остановился.
Повернувшись, Кэти обнаружила, что он пристально ее изучает. Его взгляд неторопливо перемещался сверху вниз, выразительно задержался на ее губах и великолепной груди, затем исследовал грациозные линии талии и бедер, пробежал по длинным стройным ногам, остановился на сандалиях и опять вернулся к лицу.
— Мне кажется, — сказал он с тихой серьезностью, — что твоя улыбка может осветить темноту, а когда
Завороженная этим глубоким голосом, Кэти замерла, чувствуя, как ей становится жарко.
— Я думаю, что у тебя самые голубые глаза, которые я когда-либо видел, и мне нравится, что они светятся, когда ты счастлива, и темнеют от желания… ко мне, разумеется. — Озорная усмешка раздвинула его губы, когда он взглянул еще раз на ее грудь, подчеркнутую бессознательно вызывающей позой. — И мне нравится, как ты выглядишь в этих брюках. Но если ты не вытащишь руки из карманов, я утащу тебя назад в машину и тоже суну туда руки.
Кэти медленно вытащила руки, пытаясь унять дрожь, вызванную его полукомплиментом-полунасмешкой.
— Я имела в виду, — сказала она охрипшим голосом, — что ты думаешь о доме?
Он взглянул на него и тряхнул головой:
— Прямо как из «Унесенных ветром». Кэти нажала кнопку дверного звонка.
— Кэти, дорогая! — сказала ее мать, крепко обнимая ее. — Заходи. Все уже собрались.
Она улыбнулась Рамону, стоящему рядом с Кэти, и изящно протянула ему руку, когда Кэти представила их друг другу.
— Мы рады видеть вас, мистер Гальварра, — сказала она с безупречной учтивостью.
Рамон ответил, что он счастлив быть в их доме, и Кэти, которая стояла затаив дыхание, почувствовала, как напряжение спадает. Когда мать ушла, извинившись, Кэти показала Рамону дом. Затем они оказались на прекрасной лужайке, где пили, смеялись и болтали гости ее родителей.
Кэти была уверена, что они приехали на барбекю, но в действительности это оказалось пышным приемом с коктейлями, который заканчивался ужином на тридцать человек. Рамон был единственным мужчиной, одетым в джинсы, и Кэти подумала, что он выглядит весьма экстравагантно — но великолепно! Она с веселой гордостью отметила, что она не единственная женщина, которая его оценила. Друзья ее матери откровенно восхищались высоким темноволосым мужчиной, который шел рядом с ней, когда они кочевали, здороваясь, от одной группы гостей к другой. Кэти представляла его тем друзьям своих родителей, которых знала сама, наблюдая, как Рамон покоряет женщин ослепительной улыбкой и обаянием. Этого она и ожидала. Чего она не ожидала, так это его свободы в общении с преуспевающими бизнесменами. В каком таинственном прошлом Рамон приобрел тот светский лоск и спокойную учтивость, которые поразили Кэти? Он вел себя крайне непринужденно, свободно говорил на любые темы, начиная со спорта и кончая внутренней и внешней политикой. Кэти в этом никогда не разбиралась, особенно во внешней политике, и преисполнилась к нему уважения.
— Ты прекрасно осведомлен в международной политике, — заметила она, когда они остались на какое-то время вдвоем.
Рамон уклончиво улыбнулся.
— Я умею читать, Кэти. — Сдержавшись, Кэти отвернулась, и Рамон, угадав ее невысказанный вопрос, добавил:
— Этот прием такой же, как многие другие. Где бы мужчины ни собирались, они обсуждают бизнес, если они все заняты в одной области. Если же нет, то обсуждают или спорт, или политику, или международные дела. Так всюду.
Кэти не совсем была удовлетворена его ответом, но решила продолжить этот разговор в другое время.
— Кажется, я просто ревную, — заметила она позже со смехом, когда сорокалетняя матрона с двумя взрослыми дочерьми завладела Рамоном на целых десять минут.
— Почему? — удивился Рамон. — Ведь все как обычно И это заставило Кэти подумать, что он привык к женскому восхищению.
— Потом они потеряют ко мне всякий интерес, как только обнаружится, что я простой фермер.
К несчастью, это было во многом правдой, что и тревожило Кэти. Обнаружилось это два часа спустя.
Гости сидели в богато обставленной гостиной, наслаждаясь великолепным ужином, когда сестра Кэти спросила с другого конца длинного стола:
— Чем вы занимаетесь, мистер Гальварра? Кэти показалось, что звон столового серебра по английскому фарфору сразу же стих и все разом прервали беседу.
— Он занимается перевозками и бакалеей, — сымпровизировала она быстрее, чем Рамон смог ответить.
— Перевозками? Какими перевозками? — настойчиво повторила Маурин.
— А какие существуют? — уклонилась от ответа Кэти, уничтожающе смотря на сестру.
— Ты сказала, бакалея? — Брови мистера Конелли взлетели вверх с явным интересом. — Оптовая торговля или розничная продажа?
— Оптовая, — поспешно вставила Кэти, не дав Рамону даже рта раскрыть.
Рамон наклонился к ней, очаровательно улыбнулся и сказал громким, беспощадным голосом:
— Помолчи, Кэти, иначе все подумают, что я не умею говорить.
— Оптовая? — задумчиво переспросил мистер Конелли. Он всегда был рад поговорить о бакалейном бизнесе. — И чем же именно — распределением или распространением?
— Нет, выращиванием, — спокойно ответил Рамон, сжимая холодную руку Кэти под столом и тем самым извиняясь за то, что говорил с ней таким тоном.
— Я полагаю, акционерное общество? — спросил отец. — И большое?
Отрезая себе нежный кусочек телятины, Рамон ответил:
— Это маленькая ферма.
— Вы хотите сказать, что вы фермер? — допрашивала Маурин таким тоном, как будто это сообщение ее лично оскорбляло. — В Миссури?
— Нет, в Пуэрто-Рико.
Марк, брат Кэти, вмешался в разговор немедленно и неудачно:
— Джейк Настерс на прошлой неделе рассказал мне, что однажды нашел в партии ананасов паука из Пуэрто-Рико, который был вот таких размеров…
Один из гостей, которого, очевидно, не интересовали пауки, прервал неуклюжий пассаж Марка, обратившись к Рамону:
— Гальварра — это испанская фамилия? Я что-то слышал о каком-то Гальварре, но не могу вспомнить.
Кэти скорее почувствовала, чем увидела напряжение Рамона.
— Это довольно редкая фамилия. А имя мое достаточно обыкновенное.
Кэти улыбкой извинилась перед Рамоном. Но потом она перехватила взгляд матери, в котором было не просто раздражение, и внутри ее все сжалось.