Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
— Мой муж не столь сентиментален, — ответила она.
— Но Лиза, видимо, пошла в вас, а не в отца.
— Да. Не знаю только, к счастью или к несчастью. С ее чувствительностью ей в жизни придется трудно.
Во время этого разговора Ивану Дмитриевичу показалось, что Шитковский приоткрыл один глаз.
— Э-эй, Федя! — позвал он.
Глаз быстренько закрылся. Ладно, пусть. Иван Дмитриевич решил отложить разоблачение на потом. Шитковского снова подняли и двинулись дальше.
Гайпель шел задом, обхватив свою жертву под мышками.
— Тяжелый, — удовлетворенно сказал он. — А по виду не подумаешь.
— В кости, значит, широкий, — объяснил дворник.
— Ага, мосластый. И как это я его?
— Правда, ваше благородие, она кость ломит…
У себя на этаже Иван Дмитриевич увидел, что квартира Гнеточкиных распахнута настежь. Хозяин и хозяйка с пуделем на руках стояли у порога, но его собственная дверь была закрыта. Он позвонил и, когда появилась жена, сказал заискивающе:
— К нам его пока занесем.
Она вскинула брови.
— Зачем?
— Нужно кое о чем расспросить. Важное дело.
— Почему всегда именно к нам?
— Всегда? — возмутился Иван Дмитриевич. — Что значит всегда? Первый раз.
— Нет, не позволю, — сказала жена.
— Куда ж его? Дождик на улице.
— Куда хочешь. Всякую сволоту в дом таскать… С ума сошел?
— Да это же наш с ним, — Иван Дмитриевич указал на Гайпеля, — товарищ! А ты думала? Наш товарищ, вместе служим. Шитковский его фамилия.
— Да? Приятно познакомиться,
— Давайте его в прихожую, — расслабленный этой репликой, скомандовал Иван Дмитриевич.
— Нет, — ледяным голосом сказала жена. — Через мой труп.
— Нет?
— Я сказала: нет!
Дверь захлопнулась.
Иван Дмитриевич в ярости дернул сонетку звонка:
— Лучше открой! Слышишь?.. Ладно, я сам открою.
Он начал шарить по карманам в поисках ключа, но жена уже заперлась на засов.
— Станешь ломиться, — предупредила она, — и одного не впущу.
Шитковский стоял с закрытыми глазами, свесив голову на грудь, с двух сторон поддерживаемый Гайпелем и дворником.
— Побаловался, Федя. Будет, — угрожающе сказал Иван Дмитриевич.
Тот слабо застонал — совсем как давеча жена, только еще, пожалуй, ненатуральнее, и в этот момент Гнеточкин, с острым любопытством следивший за тем, как развиваются события, предложил:
— Несите его к нам… Молчать, Джончик!
Диван застелили старой простыней, чтобы Шитковский не испачкал обивку. Здесь он окончательно пришел в себя и на правах знатного пленника, знающего, что ни один волос не упадет с его головы, обратился к хозяевам:
— Чаю соблаговолите. И послаще.
Гнеточкин кинулся было исполнять, но Иван Дмитриевич остановил его:
— Не надо, обойдется.
— Мы с женой вам не помешаем?
— Да лучше бы…
— Располагайтесь, как дома, — разочарованно сказал Гнеточкин. — Идем, Маша.
Когда супруги вышли, Гайпель отвел Ивана Дмитриевича к окну и зашептал:
— Где мы Петрова нашли, там непременно должен быть такой жетончик. Такой, как в «Аркадии». Я все облазил, нету. Сдается мне, он прибрал. Надо бы его обыскать.
Пропустив этот совет мимо ушей, Иван Дмитриевич спросил:
— Ну, Федя, и что тебе понадобилось ночью сообщить барону Нейгардту?
— Сразу честно отвечать? — поинтересовался тот. — Или сперва запираться? Вы, может, со мной поиграться хотите, как кошка с мышью.
— Дурака-то не валяй!
— Тогда извольте, — сказал Шитковский. — Никакого Нейгардта я знать не знаю.
— А в соседнем подъезде кого навещал?
— Никого. Шел мимо, по малой нужде приспичило. Не на улице же справлять? Дай, думаю, зайду под крышу. Выхожу, гульфик застегиваю, а тут вы с Гайпелем.
— Все? — нахмурился Иван Дмитриевич.
— Больше ничего не скажу, пока этот болван, — Шитковский указал на Гайпеля, — тут сидит.
— Ступай, — велел Иван Дмитриевич, — в госпиталь, узнай, жив Петров или помер. И сразу мне доложишь.
— Но я бы хотел поприсутствовать…
— Ступай, ступай!
Проводив изгнанника довольным взглядом, Шитковский сказал:
— Я у него на жалованье состою.
— У кого?
— Про кого ты спрашивал. У Нейгардта.
Иван Дмитриевич сокрушенно покачал головой.
— Ну-у, брат! Не ожидал я от тебя.
— Ваня, — улыбнулся Шитковский, — чему ты так-то удивляешься? У меня в сыскном жалованье одно, а детишек дома — трое.
— Сколько бы ни было. Это ведь должностное преступление, судом пахнет.
— Перестань, — все так же спокойно отвечал Шитковский. — Дело житейское. Я одно жалованье у государя императора получаю, другое — у барона Нейгардта. Ты — одно у государя, другое — у господина Павловецкого. Не так разве?
Иван Дмитриевич смутился. Как же Федька, зараза, проник в эту тайну? Павловецкий был редактором одной московской газеты. Раз в неделю, пользуясь к тому же бесплатной казенной почтой, Иван Дмитриевич пересылал ему подробный отчет о случившихся в Петербурге уголовных происшествиях, за что ежемесячно получал десять рублей. Существенное добавление к семейному бюджету. Это, разумеется, было против правил, и начальство ни о чем не подозревало.
Он стал оправдываться, что да, уставом запрещено, но устав давно устарел: во Франции, например, и вообще во всех цивилизованных странах полицейские сами в газетах пишут. Что тут за преступление?