Триумфальная арка
Шрифт:
На мгновение Буше казалась озадаченной, но тут же невозмутимо заметила:
— Тем лучше. Горя знать не будет, потаскуха грязная.
Равик понял, что тут ничего не добьешься.
— До свидания, мадам Буше, — сказал он. — Мне было весьма интересно побеседовать с вами.
Она приблизилась к нему вплотную. Равик боялся, что на прощание она подаст ему руку. Но она и не думала этого делать.
— Вы рассуждаете здраво, мсье, — сказала она проникновенным тихим голосом. — Куда разумнее других врачей. Жаль, что вы… — она остановилась и ободряюще посмотрела на него. — Иной раз… Иногда мне бывает нужен толковый
Равик ничего не ответил. Он ждал, что последует дальше.
— Вам бы это отнюдь не повредило, — добавила Буше. — Особенно в отдельных, особых случаях.
Она умильно смотрела на него, как кошка, которая делает вид, будто любуется птичкой.
— Порой попадаются весьма состоятельные клиентки… Гонорар, разумеется, только вперед. А что до полиции — можете быть спокойны, совершенно спокойны… Думаю, несколько сот франков дополнительного заработка вам не повредят… — она похлопала его по плечу. — Мужчине с такой внешностью…
Широко улыбаясь, она снова взяла бутылку.
— Ну, что вы на это скажете?
— Благодарю, — сказал Равик, отстраняя бутылку. — Достаточно. Мне нельзя много пить.
Он с трудом заставил себя произнести эти слова — коньяк был великолепен. Бутылка без фирменной этикетки, наверняка из первоклассного частного погреба.
— Об остальном подумаю. Вскоре зайду к вам опять. Хотел бы посмотреть ваши инструменты. Может быть, посоветую что-нибудь.
— В следующий раз я покажу вам свои инструменты. А вы мне ваш диплом. Доверие за доверие.
— Вы уже доказали, что кое в чем мне доверяете.
— Ничуть, — усмехнулась Буше. — Я только сделала вам предложение и в любую минуту могу от него отказаться. Вы не француз, вас выдает произношение, хотя говорите вы свободно. Да вы и не походите на француза. Скорее всего вы эмигрант. — Она улыбнулась еще шире и окинула его холодным взглядом. — Ведь вам не поверят на слово и еще, чего доброго, потребуют предъявить французский диплом, которого у вас нет. Там в передней сидит полицейский чиновник. Если хотите, можете тут же донести на меня. Но вы этого, конечно, не сделаете. А над моим предложением стоит подумать. Ведь вы не назовете мне ни своего имени, ни адреса, не правда ли?
— Нет, — сказал Равик, чувствуя себя побежденным.
— Так я и думала. — Теперь Буше и в самом деле напоминала чудовищно раскормленную кошку-великаншу. — До свидания, мсье. Поразмыслите на досуге над моим предложением. Я уже давно хочу привлечь к работе врача из эмигрантов.
Равик улыбнулся. Он хорошо понимал ее: такого врача удалось бы полностью прибрать к рукам. Случись что-нибудь — он один будет в ответе.
— Я подумаю, — сказал он. — До свидания, мадам.
Равик пошел по темному коридору. За одной из дверей послышался стон. Он догадался, что в квартире помещается целое больничное отделение с койками. Видимо, после операции женщины отлеживались здесь некоторое время, до того как отправиться домой.
В передней сидел стройный мужчина со смуглым, оливкового цвета лицом и подстриженными усиками. Он внимательно оглядел Равика. Рядом с ним сидел Роже. На столе стояла бутылка коньяку. Когда Равик вошел, Роже хотел было спрятать ее, но тут же осклабился и опустил руку.
— Спокойной ночи, доктор, — сказал он, показывая гнилые зубы. По-видимому, он стоял за дверью и подслушивал.
— Спокойной ночи, Роже. — Равик решил, что в данном случае фамильярность уместна.
За какие-нибудь полчаса эта несокрушимая бабища превратила его из отъявленного врага чуть ли не в сообщника. И теперь для Равика было сущим облегчением запросто пожелать спокойной ночи Роже, в котором неожиданно проявилось что-то удивительно человеческое.
В подъезде Равик столкнулся в двумя девушками. Они шли по лестнице от двери к двери, всматриваясь в таблички.
— Скажите, мсье, — обратилась к нему одна из них, стараясь побороть смущение. — Мадам Буше живет в этом доме?
Равик заколебался. Впрочем, стоило ли их отговаривать? Они все равно найдут ее. Он ничего не может предложить им взамен.
— Пятый этаж. Там есть табличка.
Светящийся циферблат часов мерцал во мраке, как крохотное ночное светило. Пять часов утра. Жоан должна были прийти к трем. Возможно, она еще придет. А может быть, настолько устала, что отправилась прямо к себе в отель.
Равик снова прилег, но сон не приходил. Он долго глядел в потолок, где время от времени пробегала красная полоса световой рекламы, зажигавшейся на крыше дома, что стоял наискось через улицу. Он чувствовал себя опустошенным и не понимал почему. Словно все тепло его тела медленно улетучивалось сквозь кожу, словно кровь искала в чем-то опоры и, не находя ее, падала и падала в какое-то сладостное никуда. Он подложил руки под голову и лежал не шевелясь. Теперь он понял, что ждет Жоан. Понял, что не только его разум, но и вся его плоть: руки и нервы и какая-то странная, не свойственная ему нежность, — все ждет ее.
Он встал, надел халат и присел к окну. Тело ощутило тепло мягкой шерсти. Это был старый халат, много лет он повсюду таскал его с собой. В нем он спал в дни бегства, спасался от холода испанских ночей, когда смертельно усталый приходил из лазарета в барак. Двенадцатилетняя Хауана с глазами восьмидесятилетней старухи умерла под этим халатом в разбитом бомбами мадридском отеле. У нее было только одно желание: надеть когда-нибудь платье из такой же мягкой шерсти и забыть, как изнасиловали мать и насмерть затоптали отца.
Он огляделся. Комната, чемоданы, какие-то вещи, стопка потрепанных книг — немного нужно мужчине, чтобы жить. Когда жизнь так беспокойна, лучше не привыкать к слишком многим вещам. Ведь их всякий раз приходилось бы бросать или брать с собой. А ты каждую минуту должен быть готов отправиться в путь. Потому и живешь один. Если ты в пути, ничто не должно удерживать тебя, ничто не должно волновать. Разве что мимолетная связь, но ничего больше.
Он взглянул на кровать. Измятая, серая простыня. Не беда, что он ждет. Ему часто приходилось ждать женщин, но он чувствовал, что раньше ожидал их по-другому, — просто, ясно и грубо, иногда со скрытой нежностью, как бы облагораживающей вожделение… Но давно, давно он уже не ждал никого так, как сегодня. Что-то незаметно прокралось в него. Неужто оно опять зашевелилось? Опять задвигалось? Когда же все началось? Или прошлое снова зовет из синих глубин, легким дуновением доносится с лугов, заросших мятой, встает рядами тополей на горизонте, веет запахом апрельских лесов? Он не хотел этого. Не хотел этим обладать. Не хотел быть одержимым. Он был в пути.