Трижды герой
Шрифт:
И Кожедуб кратко рассказал о своем первом боевом вылете, когда его чуть не сбили собственные зенитки, о первом бое, когда он расстрелял все патроны и болтался в небе без дела, о том, как ему удалось однажды у самой земли сбить пламя, и о том, как он с трудом вырвался из кольца «Мессершмиттов».
Вечером на командном пункте Чупиков рассказывал Кожедубу о летчиках полка:
— У каждого летчика постоянный напарник, и все отлично слетались. Это большое дело. Вот Азаров и Громов. Летают вместе почти два года. Азаров — дерзкий летчик, обладает прекрасной техникой пилотирования. Но видит он неважно. Но чтобы в тыл — ни в какую. Как же они действуют? Громов первый замечает противника и сообщает об этом Азарову, как бы наводит его. Азаров подает команду: «Вижу, иду в атаку». После этого Громов оттягивается назад, прикрывает хвост Азарова, тот атакует и сбивает врага с предельно короткой дистанции.
Как-то с ними произошел такой случай. Азаров расстрелял немца, но и сам с ним столкнулся, чуть ли не в лоб. Пришлось ему, голубчику, прыгать с парашютом. И тут его стали преследовать четыре «мессера». Но Громов не дал им расстрелять дружка, он их атаковал, связал боем и даже одного сбил. Азаров тем временем благополучно приземлился. Громов прилетел домой с совершенно сухим бензобаком. Целые полчаса не мог произнести ни слова, а как пришел в себя, только и спросил: «Азарыч жив?».
Шебеко, вы уже знакомы с ним, повел однажды на задание группу. Пролетали они над окруженной вражеской группировкой. Вдруг у Геращенко отказал мотор. Он сообщил об этом по радио Шебеко. Тот развернул машину и вместе с группой прикрывал посадку Геращенко до самой земли. Они отгоняли вражеские самолеты, пока Геращенко не добежал до окопов и не скрылся в них. Но потом — делать нечего, надо улетать. Геращенко остался один. В окопах лежал плотный слой льда. Геращенко заметил трещину, заглянул и видит: на дне вода, а между ней и льдом можно спрятаться. Геращенко — туда. Долго немцы его искали, но не нашли. Ночью он вылез, дошел до деревни, дали ему там одежду, перебрался он через линию фронта и вернулся в часть. Вот какие у нас ребята, Иван Никитич, — закончил командир свой рассказ.
Перед Кожедубом поставлена задача — вылетать на «свободную охоту». Дело это новое. Когда он прикрывал наземные войска, ему не приходилось долго искать врага, враг сам шел на него. Надо было только защищать от него войска, переправы, коммуникации. А теперь им отводился район охоты, район для свободного поиска воздушного противника. Летчики уходят далеко в тыл врага и охотятся там за вражескими самолетами.
Охота потому и называется свободной, что летчик свободен сам выбрать цель и время атаки. Воздушный охотник вовсе не должен атаковать, если он считает, что это ему невыгодно. Все основано на расчете, опыте, воле, умении. Когда летчик отправляется на охоту, он старается пересечь линию фронта в самом тихом, неприметном месте, он прощупывает всю местность и, наконец, находит цель — вражеские истребители. Потом он снижается на поиск бомбардировщиков и транспортников. Если ни тех, ни других нет, он атакует наземные цели.
Обо всем этом рассказывал Кожедубу Чупиков. Сначала Кожедуб не вылетал на охоту, тренировался, следил за тренировкой других, вел теоретические занятия с молодыми летчиками.
В эти дни полку Чупикова было присвоено звание гвардейского. Летчикам вручили гвардейские значки. А вскоре вручать гвардейское знамя приехал генерал, заместитель командира авиасоединения. Знамя, завернутое в чехол, стояло в машине. Летчики выстроились подле нее. Начальник штаба был назначен командиром знаменосной группы, Кожедуб — знаменосцем, а Титоренко и Азаров — ассистентами.
Генерал поздравил летчиков с высокой наградой. Алое полотнище с портретом Ленина развернули, и мощное «ура» прокатилось по аэродрому.
Опустившись на колено, Чупиков поцеловал знамя и произнес священную клятву гвардейца. Слово в слово летчики повторили ее. Кожедуб поднял знамя и торжественно пронес его перед строем. Это были незабываемые минуты.
Кожедуб очень подружился со своим ординарцем Давидом Хайтом. Когда в первый день они с Чупиковым и Зорькой шли по аэродрому, командир подозвал к себе какого-то паренька в комбинезоне. На вид ему было лет пятнадцать.
— Давид, подойди-ка сюда. Это сын нашего полка. Очень способный, смелый, любознательный парень. Комсомолец. Работает мотористом. Пусть он будет вашим ординарцем, Иван Никитич, вы ведь инструктор, воспитывайте его.
Давид сразу же пришелся по душе Кожедубу. Он был внимателен, никогда ничего не забывал, чувствовалось, что он всей душой привязался к своему новому командиру.
Кожедуб так и не мог понять, когда Давид успевал пришить ему подворотничок, почистить китель, принести почту. Он был одновременно посыльным на командном пункте, и каждую минуту ему оттуда давали поручения. На аэродроме его можно было встретить в любое время дня и ночи. Кроме того, Давид собирал комсомольские взносы, проводил собрания.
Как-то Кожедуб сказал ему:
— Бегаешь ты все, Давид, а сердце у тебя, я слыхал, неважное. Машину бы тебе, «виллис» хотя бы, а?
— Я, товарищ командир, на мотоцикле хотел бы ездить.
— Ну что ж, мотоциклы у нас есть. Приказываю тебе освоить мотоцикл. Я скажу, тебе его дадут.
Через две недели Кожедуб шел на КП. Вдруг сзади послышался треск. Лихой мотоциклист обогнал его, остановил машину, слез и, откозырнув, весело гаркнул:
— Товарищ командир! Ординарец Хайт ваше задание выполнил. Мотоцикл освоен!
Вскоре Кожедуб получил задание вылететь во главе небольшой группы на Третий Прибалтийский фронт. На один из его участков немцы перебросили опытных асов-охотников. Надо очистить от них воздух. Наконец-то настоящее дело!
Когда Кожедуб садился в самолет, к нему подошел Хайт.
— Разрешите обратиться, товарищ командир! Я остаюсь здесь... Вы будете над Ригой, над моими родными местами. Вспомните меня, бейте фашистов...
Хайт был бледен, в глазах его стояли слезы.
— Ну что ты волнуешься, Давид, — сказал Кожедуб растерянно. — Не надо волноваться. Я говорил тебе: береги сердце, а ты зачем-то волнуешься... Я буду помнить о тебе, Давид, и отомщу за тебя.
Давид улыбается и что-то бормочет, умные черные глаза его печальны. Кожедуб вглядывается в эти глаза, и ему становится не по себе. Бедный Давид! До войны он жил в Риге с родителями. Отец его был веселый столяр-краснодеревщик, мастер на все руки, а мать - живая, хлопотливая женщина. Давид ходил в школу, носил пионерский галстук и не знал, что он еврей. Он знал только, что он пионер Давид Хайт. Но вскоре ему пришлось узнать и другое. В Латвию вторглись орды фашистов и стали уничтожать евреев. Фашисты повсюду уничтожали евреев — сначала у себя в Германии, потом в Польше, потом в Латвии, в Белоруссии, на Украине. Они сгоняли их в гетто и расстреливали сотнями и тысячами. Давиду было тринадцать лет. Он смотрел в кино «Чапаева» и читал книги о пограничниках. Он хотел быть героем и сказал дома, что он пойдет в Красную Армию. Мать рыдала и кричала на весь дом, но отец сказал: «Придут в Ригу немцы, все равно убьют. Помнишь погромы? Мы евреи — богом проклятый народ. Пусть Додик воюет за Советскую власть. Может, жив останется и будет Чапаевым. При Советской власти никто не говорил нам, что мы евреи. При Советской власти стали одни трудящиеся. Иди, Давид, дай бог тебе счастья, тебе и Советской власти».
Вечером Давид с тремя мальчишками ушел из дому. Они подошли к мосту. Мост был уже занят немцами. Немцы открыли по ним огонь. Он прыгнул в воду и поплыл. Остальных убили. Давид добрался до советских войск и попал к летчикам Чупикова. Он стал мотористом и вступил в комсомол. Об отце и матери он ничего не слыхал.
Кожедуб думал обо всем этом, глядя в большие печальные глаза Давида.
— Все что сможем, сделаем, Давид, — сказал он. — А кончится война, снова приедешь в Ригу. Может, кого и застанешь. Прилечу к тебе в гости на пироги. Твоя мама умеет печь пироги?