Трижды преданный
Шрифт:
Мокрый снег летел в лицо, забивался за воротник и в рукава куртки, слепил, лез в глаза. Олег отвернулся от ветра и шел, опустив голову, даже не взглянув по привычке на окна своей квартиры. Да чего там рассматривать – крохотная угловая «двушка» на четвертом этаже, темная и убогая даже после небольшой «косметики». На более основательный ремонт не было ни времени, ни денег, Олег торопился, кое-как привел жилье в порядок и даже успел показать его двум покупателям. Те походили, протискиваясь среди старой основательной мебели, которая своими габаритами была уместна в прежней квартире, а эту загромоздила так, что в кухню Олег протискивался боком. Походили-походили, обещали подумать и позвонить, и ушли, да Олег особо и не расстроился. Знал, что сбыть с рук эту халупу будет непросто, поэтому решил доверить дело
Олег постоял немного на остановке, ожидая маршрутку, но минут через десять понял, что ловить нечего. Февраль старался на совесть, заметал дороги, по проспекту ползла колонна снегоуборочных машин во главе с полицейской иномаркой. Ползла медленно, расчищая завалы, время уходило, и Олег пошел пешком. До места ходу быстрым шагом было минут сорок, зато думалось хорошо, и дурацкие мысли в голову не лезли. Да и погода располагала к прогулкам – вероятность встретить знакомого человека близка к нулю, да и радости от этих встреч мало, вернее, ее – радости – совсем нет, а от дежурного «здрасте-здрасте» остается лишь неприятный и тяжелый осадок.
Все люди из «прошлого», кого он за этот почти уже месяц после возвращения, успел повстречать, смотрели на него с жалостью и осуждением, они сторонились Олега и здоровались или из вежливости, или машинально, торопясь отвести глаза. А кое-кто вообще делал вид, что не узнает его, и им Олег был даже благодарен: они помогали ему рвать нити, что тянулись в прошлое. Зато сегодня он точно никого не встретит, в этакую метель желающих прогуляться не найти, да и рабочий день в разгаре, сейчас только половина одиннадцатого.
Олег перешел через рельсы «железки», прошел вдоль красно-кирпичной заводской стены, повернул и оказался на маленькой тихой улице. Метель тут не зверствовала, как на открытом месте, ветер метался среди старых одноэтажных домов и завывал у многоэтажек, с крыш летела снежная пыль. Он шел мимо домов, смотря по сторонам, узнавая и не узнавая знакомые места. Вот здесь испокон веков стоял магазин, его снесли и построили уродливую коробочку из стекла и бетона, на месте небольшого сквера перед детским садом сделали парковку, а вот бассейну повезло – его не тронули, превратили в фитнес-центр, и на площадке перед ним стояло десятка полтора машин.
Он миновал центр, и дальше места пошли попроще, спокойные и тихие, время тут будто остановилось, но все равно он чувствовал себя чужим. Город будто нарочно поворачивался к нему своей самой неприглядной стороной, показывал то стихийную свалку с воронами и крысами, то раздавленную тяжелыми колесами кошку на дороге, то стаю полудиких псов. Они облаяли чужака, но близко подходить не стали, Олег быстро прошел мимо них и добрался до оврага. Вниз уводила обледеневшая лестница, и он, держась за перила, буквально скатился со ступенек, пробежал по узкому мостику над мелкой, заваленной разной дрянью речкой, поднялся вверх по склону и оказался у гаражей.
Пять лет назад здесь был пустырь, а теперь стояли кирпичные сооружения, частью недостроенные, и в одном из них, под дырявой крышей, собралась веселая компания. Они то ли пили, то ли кололись, то ли и то и другое сразу, заметили Олега, проорали что-то ему вслед, но он не оборачивался, шел дальше. Сердце сдавило от тоски и безысходности, город даже не намекал ему, а кричал – уезжай, беги отсюда, проваливай, но Олег и сам понимал, что оставаться нельзя. Если не уедет – ему конец, он пропадет здесь, как муха в паутине, так и будет до конца дней таскаться по задворкам, отворачиваясь от знакомых лиц, чтобы не видеть людской жалости и превосходства. Отца-то в городе многие знали, как и сына, так что та история забудется не скоро, и всегда найдется желающий стряхнуть с нее пыль и посмаковать трагедию Покровских. Олег прошел между школой и длинным трехэтажным домом, перебежал дорогу, поднялся по березовой аллее вверх и оказался перед воротами кладбища.
Плутать пришлось не в пример меньше, чем месяц назад. Место, где похоронили отца, Олег знал лишь приблизительно, со слов старого отцовского приятеля. Проводить Покровского-младшего старику здоровье не позволяло, он по памяти набросал на листке примерную схему, с которой Олег почти полтора часа бродил среди чужих могил. Отцовскую нашел уже в сумерках, постоял над осевшим холмом за низкой оградкой, вытер с фотографии пыль, убрал нападавшие со старых берез ветки и листья. А на обратном пути зашел в домик у кладбищенских ворот, договорился с местными «смотрящими» об уходе за захоронением под номером «пять тысяч семьсот сорок девять» и даже выдал гробовщикам аванс. Теперь пришло время заплатить остаток, а также повидаться с отцом в последний, может статься, раз.
Под березами ничего не изменилось, не считая глубоких, по колено и выше, сугробов. Почти скрытая под снегом ограда, наполовину занесенный памятник, фотография, покрытая коркой льда. Олег отскреб его, протер фото, откуда смотрел отец – темноволосый, молодой, строгий, с веселыми «чертиками» в глазах. Фото, что называется, протокольное, сделано в день вручения той самой премии, в минуту торжества, на пике жизни. Отец фотографироваться не любил, но этот снимок пришелся ему по душе, он даже просил украсить этим портретом свой памятник, и Олег желание отца исполнил. С опозданием, правда, в три с лишним года, но тут уж не его вина.
– Уезжаю я, – сказал Олег, глядя на фотографию, – может, вернусь, а может, и нет. Я не виноват, так получилось.
Ветер завывал в верхушках деревьев, в лицо ударил снежный заряд, полоснул по щеке, Олег накинул на голову капюшон и пошел обратно по своим следам. Зашел в сторожку у ворот, отдал остаток долга, постращал, что проверит, как тратятся его деньги, получил заверения, что все будет в лучшем виде, и направился к дому. На этот раз ехал с комфортом, на маршрутке, по дороге согрелся и обсох, нехотя вышел на две остановки раньше – вспомнил, что дома шаром покати, а магазин рядом маленький и бестолковый, кроме пива, чипсов и йогуртов купить там нечего. Ветер усилился, зверствовал вовсю, путал провода и расшвыривал обнаглевших ворон по небу, как горох. Олег перебежал через небольшую площадь, буквально влетел под козырек торгового центра и уже собрался войти внутрь, но вместо этого сбавил шаг и закрутил головой по сторонам. Сам не мог понять, что происходит, будто на невидимый барьер наткнулся, и дальше идти, ну, никак невозможно. Он подошел к газетному киоску, встал к нему спиной и принялся осматриваться. Ничего странного или подозрительного, вокруг люди, они спешат укрыться от непогоды или храбро бросаются в снежную круговерть, и никому до него дела нет. Но беспокойство не отпускало, потряхивало нервы, по коже пробежал озноб, но это, скорее всего, от холода. Олег осмотрел широкое крыльцо еще раз, направился к двери, глянул влево, машинально сделал еще пару шагов и остановился посреди дороги. Между стеклянных дверей стояла Наташка. Она будто стала ниже ростом, но тому виной были ботинки на плоской подошве, в них заправлены узкие синие джинсы, короткая куртка с капюшоном, перехваченным толстым шарфом. В такой одежде Олег ее никогда не видел, а уж без каблуков и представить себе Наташку не мог, как и без косметики, временами умеренной, временами – не очень. А тут видел перед собой бледную, бесцветную женщину, то ли уставшую, то ли испуганную, с небрежно собранными в «хвост» ломкими белесыми волосами и темной полосой у корней. И все же это была Наташка, она молча смотрела на него, тискала в пальцах перчатки и поджимала губы, будто вот-вот расплачется.
Олега толкнули в спину, потом в бок, он убрался с дороги, шагнул к Наташке, но его точно за ворот дернули. Олег запнулся на ходу, плохо соображая, что происходит и не ошибся ли он. Губы у Наташки дрогнули, она то ли улыбнуться попыталась, то ли пыталась сдержать слезы, но пересилила себя, подошла и сказала чуть хрипловатым голосом:
– Привет!
У Олега аж дыхание перехватило – это она, точно, ее голос. Так она спросонья обычно говорила, проснувшись утром или посреди ночи, когда он будил ее. Время точно пошло назад, Олег будто заново пережил те дни, минуты, мгновения, пережил за несколько секунд, сердце стучало где-то в горле, стало жарко, будто вместо метели оказался в джунглях. Вспомнил некстати, как они с Наташкой ходили на выставку тропических бабочек, огромных, с ладонь размером, как те летали вокруг, садились на головы и плечи, и в том павильоне было так же душно, как сейчас в предбаннике торгового центра. Сердце ухнуло вниз, стукнуло под ребра, и Олег кое-как выдавил из себя: