Трижды преданный
Шрифт:
– Надо что-то заказать, иначе нас выгонят.
Он молча поднялся и пошел к стойке, взял чай себе и Наташке, еще какую-то сладкую ерунду, сгрузил все это на столик и потребовал:
– Что случилось? – И тут припомнил вдруг все, что было на Валовой, провел по лицу рукой и еле слышно спросил: – Это был Чирков? Ты просто скажи мне, да или нет.
Наташа сосредоточилась на чайном пакетике, купала его в кипятке и будто не слышала обращенных к ней слов. Олег ждал, время шло, над пластиковыми стаканчиками поднимался пар, чай остывал, превращался в холодное пойло.
– Чирков? – переспросил Олег, и Наташка, мотнув головой, сказала гнусавым от слез голосом:
– Да,
– Рожа гладкая, челка на лбу. – Олег словно заново проживал тот момент и видел перед собой и поганого следака, и его приятеля-садиста. Матвеев, значит. Максим Матвеев, вот кто это был. Открытие ровным счетом ничего Олегу не давало, кроме того, что теперь он знал фамилию второго ублюдка. – Расскажи, – попросил он Наташку.
Она провела ладонью по глазам, отпила чай и проговорила:
– Следователь вызвал меня подписать какие-то бумаги. Я пришла…
– На Валовую, в отделение полиции? – перебил ее Олег.
– Да, – кивнула Наташка. – Я пришла, он сказал мне, что обстоятельства изменились, и мне надо подписать другой протокол допроса. Я начала читать, добралась до места, где ты с ножом кидаешься на Капустина, и сказала, что подписывать это не буду, что это вранье. Чирков предложил мне подумать хорошенько, я сказала, что ничего подписывать не буду, и хотела уйти, но тут Матвеев чем-то брызнул мне в лицо из баллончика, и я отключилась. А очнулась…
– Зачем ты вообще пошла туда? – вырвалось у Олега. Дальше воображение рисовало ему такие картины, что сдерживаться он больше не мог и почти орал на нее: – Зачем? Господи, зачем ты это сделала?! Боже мой, нельзя же быть такой тупой…
И осекся – Наташка улыбалась уже своей привычной и знакомой улыбкой.
– Думаешь, они отвезли меня в лес и изнасиловали? Нет, не угадал, меня и пальцем никто не тронул. Когда я пришла в себя, вокруг было темно и очень душно, пахло пылью и мокрым деревом. Я хотела сесть, но не смогла даже повернуться – кругом были доски, толстые, сырые, они были со всех сторон, почти касались моего лица, и я поняла, что лежу в гробу.
– В гробу?!
– Ну да, в обычном гробу, деревянном, длинном и узком, стенки внутри обклеены какой-то бумагой. Я кричала, просила выпустить меня, мне стало плохо, я задыхалась, а они ржали надо мной, я слышала их смех. Потом – кажется, это был Чирков – пригрозили, что меня отвезут на кладбище и закопают живьем, если я не передумаю. В крышку начали забивать гвозди, и я, слыша этот стук по крышке гроба, кричала так, что сорвала голос и содрала ногти, пытаясь выбраться. Потом стало тихо, кто-то ударил по крышке и сказал, что, если я соглашусь подписать свои новые показания, меня отпустят домой, и все будет по-прежнему. Я не могла говорить, только хрипела. Они открыли крышку, вытащили меня из гроба, отвели в машину и подсунули какие-то бумаги, дали ручку, и я все подписала. Потом у меня пошла кровь, Чирков орал, что испорчу ему машину, но все-таки довез до больницы и выкинул в приемном отделении, они смылись, а я потеряла ребенка. Олег, прости меня, что так получилось, но я не выдержала. Понимаешь, когда в крышку гроба заколачивают гвозди, раздается такой стук, звонкий и жуткий, и меня точно парализовало, я даже дышать не могла. Думаю, наш ребенок умер именно тогда. Ему был почти месяц.
Наташка спокойно допила чай, положила на стол деньги, поднялась, прихватив свою сумку, и пошла через зал к лестнице. Шла спокойно, голову держала высоко, не сутулилась, шла, как когда-то в легком платье и на каблуках во время их первого свидания. Повернула за угол и пропала.
Олег точно под гипнозом смотрел ей вслед, и не то что пойти и остановить – даже слова произнести не мог. Ни мыслей не было, ни чувств, ни эмоций, ничего, лишь пустота и холод. Он бессмысленно смотрел на свой чай, и в голове крутилось одно: «Твари, какие же они твари… суки… почему…» Вдруг он рывком вскочил, бросился к лестнице и выбежал на улицу. В лицо ударил снег, Олег щурился, всматриваясь в метель, и, наконец, заметил на остановке маршруток знакомую фигуру и сумку, висевшую на одной ручке. Бросился туда, взял Наташку за плечи, повернул к себе. Та точно ждала этого, не удивилась, смотрела на Олега спокойно и с такой обреченностью, что он не сдержался и, прижав ее к себе, прошептал, уткнувшись лбом ей в макушку:
– Прости меня, я не знал. Я думал…
Что он там себе думал, Олег оставил при себе, ему снова было стыдно, как тогда, на складе, на стеллаже и после, когда Морок вытащил его из петли. Сколько всего прошло, сколько пережито, сколько воды утекло, а точно и не было этих семи лет, они снова вместе, Наташка рядом, и плечи у нее заметно дрожат.
– Ничего страшного, – проговорила она, – я тоже много чего думала. А в суд не пришла потому, что в больнице лежала. Когда твой приговор узнала, покончить с собой хотела, с крыши кинуться, даже пробралась туда. Потом передумала, пришла домой, напилась и легла спать… Со временем все прошло. А Матвеева этого я недавно видела в одной конторе, хотела туда на работу устроиться, но как увидела его, сразу ушла, хоть и зарплату хорошую предлагали. Он меня, кстати, не узнал. Сам здоровый стал, толстый, рожа круглая, волосы вылезли… Он там кем-то вроде начальника охраны работает, я точно не поняла…
Она снова вздрогнула. Олег очнулся, посмотрел ей в лицо. Наташка ревела и улыбалась при этом, а губы у нее были совершенно синие от холода, зубы постукивали – она жутко замерзла и дрожала на ветру.
– Простудишься, – проговорил он, – надо ехать.
И оба замерли, уставившись друг на друга.
– Можно ко мне, – нерешительно сказала Наташка, – я теперь одна живу, в другой квартире. Дед умер два года назад…
Подошла маршрутка, Олег открыл переднюю дверцу, пропустил девушку вперед, сам сел рядом. И, не в силах сдержаться, не в силах отпустить ее хоть на полшага, обнял, прижал к себе, и так и ехали, пока не пришло время выходить…
Домой он возвращался утром, снова шел пешком по заметенным улицам, шел, натянув на уши шапку и спрятав руки в карманы. После вчерашней метели ударил мороз, и довольно крепкий, небо было чистым и синим, стекла верхних этажей наливались золотом от восходящего солнца. Олег взбежал на четвертый этаж, ввалился в квартиру, привычно врезался плечом в угол могучего – из массива ореха – комода, ругнулся, скинул куртку, ботинки и пошел в кухню. Первым делом поставил чайник, осмотрел пустой холодильник и понял, что придется снова топать на мороз – еды внутри по-прежнему не было.
В комнате от дыхания поднимался пар, Олег дотронулся до еле теплой батареи, подошел к замерзшему окну, подышал на ветвистые узоры, обернулся. Рюкзак так и лежал на диване, рядом – стопка вещей, дверца шкафа открыта, на полках пусто. Все готово к отъезду, только билет не куплен… «Ну, и хорошо», – сказал он себе, нашел в куртке мобильник, набрал единственный забитый в его память номер, нажал вызов.
Ответили не сразу, потом из трубки донеслось сонное «але». Олег ухмыльнулся и произнес нарочито бодрым голосом: