Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
— Какой человек?
Воин состроил недовольную мину, ответил с холодком:
— Да скотт. Из свиты Рионы.
— Человек, что ли, не ахти? — не понял Ловчан.
— Нет, поп христианский! Скотты — народ такой, за данами да англами обитают, далёко на Западе, — пробурчал Розмич и, поглядев под ноги, продолжал: — Вот не везёт! Мало, что за ночь ни горло толком промочить не успеем, ни Рюрика помянуть толком, так ещё и этот, как его… кульдей навязался. Ох, не нравится мне это! Неудачно путь начинается, кабы беды не случилось.
—
Собеседник смерил друга внимательным взглядом и ухмыльнулся.
Да уж, чего-чего, а бед бояться не стоит — Олег с ним под поход к Полату самых лучших воинов отрядил, самых сильных. Этим что удача, что неудача — всё одно выстоят. Был бы меч верен, остальное — суета.
— Добро! — кивнул Розмич. — Стало быть, на рассвете!
Дюжина молодцов во главе с Розмичем прибыла на пристань затемно. На лодье Жедана уже вовсю готовились к отплытию — корабельщики сновали взад-вперёд, в последний раз проверяя, всё ли погружено и закреплено, надёжна ли оснастка. Сам купец стоял неподалёку и, заложив руки за спину, важно покрикивал на подручных.
Завидев дружинников, Жедан расцвёл улыбкой и поспешил сообщить:
— Ну, раз вы всё одно с нами — тады и на вёслах кого подменить сможете, коль потребность случится. Я ведь половину людей уже по домам отправил, иначе не уместились бы. А теперь всё в порядке! Так что все на борт — чую, будет нам ветер попутный!
Воины опешили не от слов — управиться с веслом дело плёвое — от наглого тона. А Розмич изогнул бровь, подумал запоздало: «Ой, неспроста Олег именно к этому купцу обратиться приказал…» И едва подвернулся случай, шепнул Жедану, чтобы шутки эти бросил: мол, сам Розмич веселье разделяет, а остальные не поймут. Ещё добавил доверительно:
— Это у вас, торгашей, в почёте плутоватый Велес, а у нас свой бог — военный…
— Да знаю, знаю! — отмахнулся Жедан, но хитреца из взгляда не исчезла.
«Вот ведь человек! — возмутился Розмич мысленно. — Уже седина на висках проявилась, а он всё хохмит!»
На этом странности не закончились.
Поднявшись на борт, мужчины обнаружили невзрачную девку, стелющую тюфяк на скамью близ места кормчего. Пристроив его таким образом, прислужница положила поверх одеяло из ярко окрашенной шерсти, пощупала — мягко ли. На недоумевающих дружинников покосилась, как голодная змея, и заспешила обратно на берег.
— Баба. Не к добру, — прошептал кто-то, и прежде чем Розмич успел озвучить свои предположения, на борт взошла Она.
Невысокая девушка с синими, как послегрозовое небо, глазами. Такие очи прежде знал лишь за Олеговой женой. И вот, пожалуйста! Румяная, но уж больно худосочная, чтобы казаться красивой простому селянину. Платье скромное, волосы убраны под тонкий белый платок заморской ткани, закреплённый простым медным очельем. Увидав толпу вооруженных мужчин, девица опустила глаза долу и улыбнулась, отчего на щеках проявились крошечные ямочки.
Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.
Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:
— Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.
— Не к добру, — тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. — И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!
Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:
— Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.
— Четыре лета?! — удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: — То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?
— Много где, — купец надулся важностью, подбоченился. — Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.
— В Царьграде?! — разом выпалили дружинники.
— Да, — подтвердил тот, а Розмичу показалось — ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. — Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!
На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый — шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.
— Гречка! — пояснил торговец.
— Гречиха, — поправили его самые грамотные.
— Ромейка, дурни! — буркнул седатый кормщик в кулак.
— Две бабы на лодье, — покачал головой Ловчан.
И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:
— Не к добру.
Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.
Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:
— Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. — И рявкнул, как заправский мореход: — По местам!
Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:
— Подождите! Подождите!
— Это что за худоба? — хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.
По пристани метался высокий рыжеволосый человек в длинных одеждах, размахивал руками и продолжал голосить. Большую часть слов корабельщики разобрать не могли, казалось, человек не говорит, а каркает.