Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
К чему клонит Олег, Добродей смекнул сразу. Крестик действительно не простой, особенный. Большинство киевлян носили обычные литые висюльки, из простого железа, а то и вовсе деревянные, лишь богачи — из серебра. А этот золотой, с глазками самоцветов по краям. Не только роскошь — редкость, киевские мастера делать подобные не умеют.
— Погоди, не отвечай.
Веки князя чуть припустились, дыхание стало спокойным, размеренным, лицо разгладилось. Розмич с беспокойством глядел то на Олега, то на Добрю, а к крестику на собственной шее даже прикоснуться
— Ты хороший воин, — после долгого молчания начал Олег, — честный. Мне рассказывали, как сражаешься, в руках подлеца оружие ведет себя совсем иначе. — Князь глянул через плечо. — А твои удары сильные, плавные, и меч, говорят, будто поет от счастья, когда пальцы цепко держат рукоять. Ты честный воин, Добродей, — повторил князь. — Жаль, ромейские жрецы тебе песка в глаза насыпали, но это простительно. Тебе простительно, не им. Я задам вопрос, а ты ответь, как считаешь нужным. Я поверю в любой ответ. Княгиню Диру ты убил?
Все, кто собрался в этот миг подле князя, затаили дыхание, тревожно замерли. Брови Розмича хмуро сошлись на переносице, он непрерывно смотрел на друга. И хотя губы новгородского дружинника оставались неподвижными, Добродей прочел по ним все, что хотел сказать Роська. Отговаривал.
Да и сам князь немногим отличался от своего дружинника. В голове Добродея по-прежнему звучал голос, который незаметно подчеркивал главное: «Я поверю в любой ответ».
Можно сказать «нет». Тогда начнется новая жизнь — жизнь в свободном Киеве, под рукой мудрого, смелого князя. И пусть этот князь мурманин, пусть Христова вера для него значит не больше, чем мешок гнилой репы, зато с ним Киевская земля обретет заслуженное величие. А в то, что спасение души важнее счастливой жизни среди людей, Добродей никогда не верил.
Можно сказать «нет». И никто не посмеет осудить за этот поступок. Это не трусость, а выбор.
— Да, она так пожелала, — вздохнув, ответил Добродей. — Это ее крест. И священников, бывших при ней, убил тоже я. И тело Осколода с пристани забрал. И похоронил.
Все-таки старший дружинник надеялся, что последним словам Олег удивится. Но на лице князя ни один мускул не дрогнул. Хотя кое-кто из стоявших за ним ахнул, по толпе пошел шепоток, превращаясь в гул.
— Одд! — зашептал Сьельв в спину Олегу. — Ну, за бабу двадцать гривен, за священников по пять. Отслужит Киеву. Помилуй мужика!
Князь поднял длань. Площадь умолкла разом.
— Я слово дал, — отозвался Олег. — При всем народе. Его ни вернуть, ни выкупить невозможно.
— Знаю, — кивнул Добря обреченно.
Голос Розмича прозвучал, как громовой раскат:
— Княже! — Воин тут же притих, смутился, в несколько огромных шагов преодолел разделяющее их расстояние. Продолжил тоже шепотом: — Княже! Ты ведь сам говорил! Тот, кто осмелился похоронить Осколода, — герой. Преданный и самый верный! Он не побоялся гнева победителей, исполнил долг! Таких нельзя казнить!
— Должно. Я слово дал.
— Но, княже!
— Не спорь, Розмич. Твое заступничество дорогого
— Закон… — выдохнул Розмич, но его уже никто не слушал.
По знаку Олега к Добре подоспели трое новгородцев. Хотя тот не сопротивлялся, вязали крепко, с остервенением. Олег смотрел на действо ничего не значащим взглядом, лица стоявших рядом Вельмуда и Гудмунда напоминали грозовые тучи.
— Может, отложить на время? — попросил бывший при князе Светлолик. — Сегодня ведь… праздник.
— Торжество справедливости, — отозвался Олег, кивнув. — Поэтому и казнить нужно сегодня. Это тоже справедливость, разве нет?!
— Истинно так, князь. И все же…
— Не перечь мне, жрец, если думаешь заменить Яроока. Мы не на капище. Здесь моя власть. Лучше скажи, все ли готово к жертвоприношению?
— Все изготовлено, — поклонился Светлолик.
— Так ступай, жди нас вскоре… И жертвы наши будут богаты.
Добродей терпеливо ждал новых приказов Олега, рядом с ним громко пыхтели трое воинов, готовых в любой миг встретить сопротивление спокойного на вид дружинника. Добре не верили. Разве только Розмич взбрыкнет, но этого к преступнику не допустят, чтобы не искушать.
— Ты будешь погребен заживо, — молвил Олег. — Но в знак… уважения разрешаю тебе самому выбрать место, где это случится.
С ухмылкой Добродей подумал, дескать, можно попросить закопать его близ Рюрикова града или на сотню конных переходов дальше от Алоди. Или на краю мира, в конце концов. Но вслух сказал о единственном месте, куда его неотвратимо тянуло все последние дни.
— Я хочу упокоиться рядом с Дирой.
Уголки губ Олега едва заметно приподнялись:
— Ты всерьез рассчитываешь на покой?
Добродей не ответил. Но где-то в глубине души вспыхнула яркая искорка счастья — чего-чего, а рая ему точно не видать! Зато здесь, на этом свете, они будут рядом, пока не истлеют кости.
На холм пришли немногие.
Ближним кругом встали новгородские воины. И хотя каждый глядел с сочувствием, было ясно — побега не допустят. Чуть дальше сгрудилось полдюжины старинных друзей Добродея, из числа тех, с кем жили в одном доме, с кем служили Осколоду, ходили в полюдье. Рядом с киевскими — Светлолик, мрачный и печальный. Постаревший после гибели сына, высохший, совершенно седой Молвян.
Олег стоит отдельно, взгляд устремлен в небо.
Небесный океан потемнел, из ярко-голубого стал темно-синим. Солнце неотвратимо катится вниз, к земле, скоро покраснеет, зальет виднокрай кровавым светом. Окружающий мир кажется сонным, усталым. Голоса птиц почти не слышны. Деревца горстями сбрасывают листья, усыпая унылую землю медью и золотом.
На рытье могилы определили троих простолюдинов. Куявы усердно орудуют лопатами, пыхтят. Земля поддается охотно, от неё веет сыростью, под ногами работяг громко хлюпает. Яма становится глубже с каждым мгновеньем, в комьях выброшенной копателями почвы копошатся толстые черви.