Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л. Д. Троцкого. 1929–1932
Шрифт:
Никто не знает за пределами тесного и все более сужающегося сталинского кружка, какие меры подготовляются для выхода из кризиса. Можно ли серьезно относиться к тому «революционеру», который в подобной обстановке, где действуют могущественные исторические факторы, строит свои перспективы на психологических догадках или на моральных оценках того или другого лица? Когда Устрялов выражал надежду на то, что НЭП собственной логикой приведет большевистскую партию к буржуазному режиму, Ленин говорил: «Такие вещи, о которых говорит Устрялов, возможны. История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества, это — вещь в политике совсем не серьезная». Ленин говорил это о партии 1922 года. Что же сказать теперь?
Некоторые из протестантов вызывают по поводу нашей статьи призрак Урбанса: мы будто бы придвинулись к его оценке сталинизма. Неловко даже разбирать такой довод в конце декабря 1932 года. С Урбансом у нас шел спор о природе советского государства. Урбанс не мог понять и не понял до сих пор, что центристская политика на основе пролетарского государства еще вовсе не меняет автоматически характер государства. Все зависит от степени, от соотношения борющихся сил, от этапа, которого достигло противоречивое развитие. Демократический централизм ослабляет пролетарскую диктатуру, задерживает ее развитие, подтачивает, как болезнь, ее костяк, пролетариат. Но болезнь еще не значит смерть. От болезни можно вылечиться. Урбанс объявлял попросту диктатуру ликвидированной, тогда как мы боремся за возрождение и упрочение еще живой, еще существующей диктатуры, хотя и сильно подточенной сталинским центризмом.
Но что сказать по поводу тех горе-оппозиционеров, которые из факта существования пролетарской диктатуры делают вывод о необходимости доверия к бюрократическому центризму, подтачивающему эту диктатуру? Что сказать о таких «медиках», которые неожиданно приходят к откровению, что для благополучия больного лучше всего не замечать симптомов болезни, прикрашивать положение и вместо систематического лечения ограничиться надеждой на то, что больной с божьей помощью и сам выздоровеет?
Наши протестанты обнаруживают столь же глубокое непонимание взаимоотношения между советским государством и бюрократическим центризмом, как и Урбанс. Только свое непонимание они окрашивают в контрастную краску.
Лишь ужасающе низкий уровень, в котором сталинская бюрократия держит коммунистическое движение в целом, объясняет тот в высшей степени прискорбный факт, что товарищи, в течение нескольких лет учившиеся в школе оппозиции, могут впадать в такие плачевные и компрометирующие ошибки. Ничего не поделаешь! Потратим несколько часов на повторение азбуки; если не поможет, перешагнем через упорно отстающих и пойдем вперед.
Принкипо, 29 декабря 1932 г.
Долой Сталина!
Все полученные нами за последнее время письма свидетельствуют, что наиболее популярной поговоркой в партийных кругах, особенно в Москве, является «Долой Сталина». Понять происхождение этого узенького и коротенького лозунга не трудно. Но он все же явно несостоятелен. Персонально Сталин не существует: он не пишет, не говорит, не появляется даже на пленуме Коминтерна. Он живет как объединяющий миф бюрократии. Сталина мог бы с успехом заменить Молотов и даже Каганович: когда-то австрийского наместника Гайсслера [819] в Швейцарии заменяла для известных целей шляпа Гайсслера.
819
Гайсслер Альфред (1862–1927) — германский, а не австрийский дипломат, в 1914–1918 гг. генеральный консул в Женеве.
Недовольства и критики в партии очень много. Число оппозиционных группировок и оттенков непрерывно растет, оживают старые, казалось, совсем ликвидированные или совсем ликвидировавшие себя политические группы. Так всегда бывает на первых шагах политического кризиса. Эти явления оппозиционного характера будут в течение известного времени неизбежно расти. Левая оппозиция может оказаться даже на известное время отодвинута на второй план. Этого не надо пугаться. Политическая правота прокладывает себе дорогу в эпоху кризиса скорее, чем когда-либо. Необходимым условием для этого является организованное выступление самой левой оппозиции. Она должна поднять голос.
«Насквозь прогнившие осколки разбитых оппозиционных группировок», по выражению «Правды», «пытаются кое-где поднять голову». Ответ на это: бить вдвое по голове.
Самым тяжелым последствием иллюзий и разочарований первой пятилетки является пониженное настроение в рабочем классе. На «пессимизм» и «упадок духа» ссылаются все письма.
«В работе партийной организации, — пишет «Правда» по поводу Сталинградского тракторного завода, — нет сейчас такого большевистского огонька, той энергии, которая является обязательным условием успеха».
Откуда же ей быть? Было бы противно человеческой природе, если бы рабочие, встречающие вторую пятилетку среди тяжелых лишений, сохранили те чувства подъема, которые сопутствовали первым двум годам первой пятилетки. В политических настроениях пролетариата, наиболее закаленного и стойкого класса, тоже есть свои приливы и отливы. Но было бы в корне ложно рассматривать дело так, что русский пролетариат надолго, если не навсегда, израсходовал свой революционный исторический заряд, подобно тому как это происходило с буржуазией в буржуазных революциях. Буржуазия достигала своей цели. Продолжение революций могло направляться только против нее. Пролетариат не достиг своих целей. Перенапряжение сил и разочарование, несомненно, входят разлагающим элементом в его нынешнее состояние. Но можно сказать с уверенностью даже издалека, что тяжелее всего бьет по сознанию пролетариата чувство растерянности. В течение последних 9-ти лет он присутствовал все больше и больше в качестве зрителя при разгроме старого руководства, при сосредоточении всей власти в руках аппарата, при постепенной передвижке власти в верхние звенья аппарата, при сосредоточении всех познаний, качеств, авторитета, наконец, абсолютной непогрешимости, сперва в «ленинском ЦК», затем в одном Сталине. Последствия сталинского руководства налицо. Сам Сталин политически исчез. Все, кто еще говорят, говорят пока еще именем Сталина. Но они говорят только для того, чтобы ничего не сказать. Авангард пролетариата растерян; ко всяким новым планам и рецептам он склонен относиться с предвзятым недоверием.
Крупные факты, ясно поставленные задачи, конкретная и непосредственная опасность сразу показали бы, насколько велики силы советского пролетариата.
Крупнейшим фактом явилась бы, конечно, революция на Западе. Германия явно стоит на очереди. Саботаж сталинской бюрократии по отношению к германской революции является сейчас самым страшным из исторических преступлений. Ход немецких событий повелительно внушает нам ту мысль, что нельзя делать революционную политику в одной стране. Возрождение ВКП неразрывно связано с возрождением Коминтерна.
Но и наоборот, укрепление реакции в Германии и связанная с этим опасность империалистской войны против СССР может послужить непосредственным толчком к новому политическому подъему советского пролетариата. Наконец, фактически такое же действие могут оказать и итоги первой пятилетки, когда пробьет час окончательного подсчета.
Чтобы открыть в себе источники подспудной энергии, рабочим нужно разобраться, понять, проверить то, что произошло, уяснить себе причины и открыть просвет к будущему.