Троцкий. «Демон революции»
Шрифт:
Здесь впервые произошла «касательная» встреча Троцкого с большевиком из Тифлиса Джугашвили (на съезде тот был под псевдонимом Иванович). Троцкий вспоминал позже, что просто не заметил молчаливого кавказца, который за три недели съезда ни разу не попросил слова, хотя однажды для этого был прямой повод, когда делегаты обсуждали вопрос о партизанских выступлениях и экспроприациях. Съезд запретил «какое бы то ни было участие в партизанских выступлениях и экспроприациях или содействие им…»{103}. Хотя Ленин и другие руководители не только знали об этих экспроприациях, но и использовали денежные средства, полученные этим преступным способом. А Джугашвили, как указывает ряд свидетельств, имел к экспроприации непосредственное отношение. В последующем Троцкий будет неоднократно на этом настаивать. В 1930 году, после депортации, в большой статье «К политической биографии
Джугашвили, конечно, обратил внимание на худощавого молодого человека с голубыми глазами и пышной шевелюрой, в пенсне, очень уверенно державшегося во время выступлений. Сталин не мог не заметить, что во время перерывов между заседаниями вокруг Троцкого всегда группировались люди; он как бы притягивал их к себе, о чем-то споря или что-то рассказывая. О таких людях обычно говорили «душа общества».
Троцкий на съезде получил возможность изложить некоторые постулаты своей теории перманентной революции, подчеркнув особо, что для ее успеха необходим союз пролетариата и крестьянства. Хотя по существу коренных вопросов Троцкий был близок к позиции Ленина, старые узы с правым крылом Российской социал-демократии держали его цепко. При голосованиях за многочисленные резолюции Троцкий выступал за проект то большевиков, то меньшевиков, но все время казалось, что между ним и Лениным намечается мир. Кстати, этому пытался способствовать М. Горький, присутствовавший на ряде заседаний. Но все напрасно. Троцкий, похоже, упивался своей независимостью, неортодоксальностью и оригинальностью. Он уже вкусил славы, известности и понимал, что может добиться большего, если пойдет вразрез с партийной линией и покажет свою независимость. Часто его заявления, реплики, позиция диктовались соображениями личностного характера. Не случайно Ленин в своем письме к Горькому после V съезда писал, что поступки Троцкого во многом объясняются позерством{105}.
Вернувшись из Лондона через Берлин, где его ждала Н.И. Седова, Троцкий с семьей бросил якорь в Вене. К этому периоду относятся его многие новые политические и идейные знакомства, возобновление старых, глубокое проникновение в социалистическое движение в Европе. Пожалуй, ни один российский революционер того времени не был боґльшим «европейцем», чем Троцкий. Блестяще владея немецким и французским языками, слабее английским, «любовник революции» был своим у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии, Англии. Везде у него были близкие знакомые, журналистские интересы, планы на издание своих работ.
Прежде всего он возобновил тесные связи с Парвусом, социал-демократом, выходцем из России, который, как и Троцкий, «приезжал» в революцию 1905 года и, как и он, был приговорен к ссылке в Сибирь. Парвусу удалось бежать. Это был высокообразованный марксист, выдвинувший основные элементы концепции перманентной революции, которые его друг основательно у него заимствовал. (Подробнее об этом мы поговорим в четвертой главе.) Троцкий не скрывал, что в молодые годы он многому научился у Александра Львовича.
Троцкий до смерти Парвуса (в 1924 г.) сохранил к нему личные теплые чувства. Этот человек познакомил его в 1907 году с «папой» II Интернационала Карлом Каутским. Вот как описывал первую встречу с ним Троцкий: «Беленький, веселый старичок с ясными голубыми глазами приветствовал меня по-русски: «Здравствуйте!» В совокупности с тем, что я знал о Каутском из его книг, это создавало очень привлекательный образ. Особенно подкупало отсутствие суетности, что, как я понял впоследствии, было результатом бесспорности в то время его авторитета и вытекавшего отсюда внутреннего спокойствия… Его ум угловат, сух, лишен находчивости, не психологичен, оценки схематичны, шутки банальны»{106}. Но масштабность мышления Каутского поразила его. Когда прощались с Каутским, Троцкому показалось, что все были ниже на голову этого маленького старичка.
Потом Троцкий напишет уже совсем по-другому об этом теоретике. Не останется и тени восхищения им: «Весь авторитет Каутского держался на примирении оппортунизма в политике с марксизмом в теории… Война принесла развязку, раскрыв в первый же день всю ложь и гниль каутскианства… «Интернационал есть инструмент мира, а не
Такие уничижительные оценки – в стиле Троцкого. Знакомясь, общаясь со многими социал-демократами, запоминая наиболее характерное из состоявшихся разговоров, записывая наиболее интересное в свои записные книжки, он спустя какое-то время, если был подходящий повод, бегло набрасывал эскиз портрета той или иной личности. Как правило, изображая друзей, товарищей из социал-демократов, с которыми общался на протяжении полутора десятков лет, он пользовался лишь темными красками. Я не склонен видеть в этом ни принципиальности, с одной стороны, ни безжалостности – с другой. В то время, к сожалению, многие (если не большинство) руководители большевиков и меньшевиков были не очень обременены соображениями такта. Все они были насквозь «политические люди». Нравственные императивы всегда занимали сугубо подчиненное положение даже в личных отношениях.
Во время своего второго европейского «бивуака», который я назвал раньше «долгим ожиданием», Троцкий активно общался с Кларой Цеткин, Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом, Францем Мерингом, Августом Бебелем, Виктором Адлером, Максом Адлером, Рудольфом Гильфердингом, Эдуардом Бернштейном, Джеймсом Макдональдом, Отто Бауэром, Карлом Реннером, Христианом Раковским, Фрицем Платтеном, Жюлем Гедом, Эмилем Вандервельде, Филиппо Турати, другими видными социал-демократами того времени. Даже краткий перечень фамилий этих мыслителей, практиков, политиков, общественных деятелей свидетельствует о том, что Троцкий являлся уже такой политической фигурой, которая была «вхожа» в круг этих личностей. Троцкого знали и ценили за остроту и живость ума, энергию, самостоятельность суждений, широту взглядов, безбоязненную способность делать прогнозы и, не в последнюю очередь, за явную близость к европейской культуре. Венский «постоялец» был своим человеком в этих кругах.
Троцкий много писал, читал, ходил по библиотекам, и, нужно сказать, за эти годы он сильно вырос в общеобразовательном отношении. У него даже было желание сдать экзамен за курс Венского университета, но ему не захотелось обременять себя формальностями. Он уже знал больше, чем многие профессора. Для Троцкого это было время аккумулирования знаний, энергии, опыта. Иногда русский эмигрант забредал на заседания разных ученых обществ, например, последователей Зигмунда Фрейда. Впрочем, об этом он в январе 1924 года поведал великому физиологу И.П. Павлову в своем письме: «В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал иногда их заседания… По существу, учение психоанализа основано на том, что психологические процессы представляют собою сложную надстройку на физиологических процессах… Ваше учение об условных рефлексах, как мне кажется, охватывает теорию Фрейда, как частный случай. Сублимирование сексуальной энергии – излюбленная область школы Фрейда – есть создание на сексуальной основе условных рефлексов…»{108} Читая это письмо, можно подумать, что его написал специалист… В Вене Троцкий масштабно расширил свои познания и в области философии, истории, филологии, естествознания. Революционер обладал редкой способностью учиться всю жизнь.
Облик и интеллект Троцкого подтверждал тот непреложный факт, что Россия лежала в Евразии. Большинство россиян того времени все же были больше носителями азиатского и славянского начала, нежели западного, европейского. Здесь дело не в уровнях цивилизации, а в способности к синтезу культур. У людей, долгие годы проживших на Западе, к примеру у Аксельрода, Дана, Парвуса, Плеханова, постепенно космополитические элементы сознания занимали все большее место, вытесняя национальные. Они везде себя чувствовали дома. Такие люди, возможно, легче воспринимают общечеловеческие ценности, но одновременно утрачивают нечто такое, без чего нельзя в полной мере познать боль, горе и надежды собственной родины. Для Троцкого европейский «котел», где он основательно «выварился», означал рождение способности рассматривать революционные проблемы и задачи своего отечества в тесной взаимосвязи с международным характером социалистического движения. Едва ли идея перманентной революции посетила бы Троцкого, не встреться он с Парвусом, не впитай в себя достижений социал-демократической мысли Запада того времени, не проживи он так долго в Европе.